– Зачем похитил, грубо обращаешься?

– Грубо обращаюсь?

– Ты сам знаешь!

– Но ведь и вы сами грубо обращаетесь с индейцами. Разве наши руки не связаны? Разве не гонят нас силой туда, куда мы не хотим идти? Разве нас не оскорбляют и не заставляют принимать имена, которые мы не хотим носить?

– Но почему именно я?

– «Ах, почему я!» Крик невинного любого возраста.

Катсук плотно закрыл глаза. Все в нем вскипало от злых предчувствий. Он открыл глаза, зная теперь, что стал СОВЕРШЕННО ДРУГИМ ЧЕЛОВЕКОМ, который еще пользовался опытом и образованием Чарлза Хобухета, но мозги которого работают уже совершенно другим образом. Сейчас в его теле пульсировали древние инстинкты.

– Что я сделал тебе? – спросил мальчик.

– Вот именно, – сказал Катсук. – Лично мне ты ничего не сделал. Поэтому я тебя и выбрал.

– Ты говоришь как сумасшедший.

– Так ты считаешь, что я заразился болезнью хокватов? Ты думаешь, у меня есть только слова, что мне надо выискивать их, чтобы связать словесно то, что не может быть облечено в них? Ваши рты кусают Вселенную. Ваш язык издает только шум. Я же подобным не занимаюсь. Я несу совсем другое послание. Мой план начертан под воздействием чувств и эмоций. И мой замысел осуществится среди людей, которые не смогут защититься. Им не удастся заткнуть уши, так что им придется выслушать меня. Говорю тебе, они будут слушать Катсука.

– Ты сошел с ума!

– И вот что странно, – Катсук не обращал внимания на слова Дэвида. – Ты можешь быть одним из немногих во всем мире, кто меня не услышит.

– Ты сумасшедший! Сумасшедший!

– Наверное так оно и есть. Да. А теперь спи.

– Ты так и не сказал мне, зачем сделал это.

– Я хочу, чтобы твой мир кое-что понял: Невинный из вашего племени может умереть, тогда как другие невинные уже умерли.

Мальчик побледнел, губы искривились в плаксивую гримасу. Он прошептал:

– Ты собираешься убить меня.

– Возможно и нет, – солгал Катсук. – Ты должен помнить, что дар слов – это дар иллюзий.

– Но ведь ты говорил…

– Я говорю тебе сейчас, Хокват: Твой мир почувствует мое послание в своих яйцах! Но если ты сделаешь все, как я тебе говорю, с тобой ничего не случится.

– Ты врешь!

Стыд и гнев вскипели в Катсуке.

– Заткнись! – рявкнул он.

– Да, это так! Ты все врешь, врешь! – Мальчик уже плакал.

– Заткнись, или я убью тебя прямо сейчас! – прорычал он.

Всхлипы постепенно утихли, но мальчик продолжал глядеть на мучителя широко открытыми глазами.

Катсук почувствовал, что гнев его угас. Остался лишь стыд.

«Я солгал!»

До него дошло, как недостойно он поступил, поддавшись эмоциям. Катсук почувствовал себя разбитым вдребезги. Его совратили словесные выкрутасы! Так поступают лишь хокваты. Эти слова как бы отделили его от самого себя, и он был теперь отверженным и одиноким.

«Откуда во мне подобная нищета?» – дивился он.

Им овладела печаль. Катсук тяжело вздохнул. Это Ловец Душ не дал ему выбора. Решение принято, об отмене не могло быть и речи. Вот только мальчишка научился уже чувствовать ложь.

Сдерживая чувства, насколько это было возможно, Катсук сказал:

– Тебе надо спать.

– Но как же мне спать, если ты собираешься меня убить?

«Разумный вопрос», – подумал Катсук.

– Я не буду убивать тебя, пока ты будешь спать.

– Я не верю тебе.

– Клянусь своими духами; именем, которое я дал тебе, и своим собственным именем.

– Почему я должен верить в этих дурацких духов?

Катсук дернул за рукоять ножа, вырывая его из ножен.

– Закрывай глаза и будешь жить!

Мальчик закрыл было глаза, но тут же широко распахнул их.

Катсуку все это показалось смешным, но в то же время он лихорадочно думал, как убедить Хоквата. Никакие слова не подходили.

– А если я уйду, ты будешь спать?

– Попробую.

– Тогда я уйду.

– У меня затекли руки.

Катсук лишь тихо вздохнул и наклонился, чтобы проверить ремни. Они туго охватывали руки, но кровообращение нарушено не было. Индеец развязал узлы, растер мальчику запястья. Потом он снова связал их, добавив скользящую петлю для каждой руки и пропустив ее через плечи Хоквата.

– Теперь, если ты попробуешь освободиться, – сказал он, – новые узлы затянутся еще туже, и кровь не сможет поступать в руки. Если это случится, я тебе помочь не смогу. Останется только отрезать их.

– Значит сейчас ты уйдешь?

– Да.

– Ты пойдешь кушать?

– Нет.

– А я хочу есть.

– Кушать будем, когда ты проснешься.

– А что мы будем есть?

– Здесь найдется много съедобного: корешки, личинки…

– Ты останешься снаружи?

– Да. Засыпай. Впереди долгая ночь. Ты будешь идти со мной. Если не сможешь – мне придется убить тебя.

– Зачем ты это сделал?

– Я уже говорил тебе.

– Нет, не говорил.

– Заткнись и ложись спать.

– Как только ты вернешься, я сразу же проснусь.

Катсук не смог удержать улыбки.

– Хорошо, теперь я знаю, что делать, если захочу тебя разбудить.

Он поднялся, вышел из пещеры и погрузил лицо в воду ручья. Она быстро охладила и освежила кожу. Потом он встал на колени и заставил все свои чувства обследовать царившую здесь тишину. Убедившись, что все кругом спокойно, он направился к деревьям на самом краю обрыва. Там он посидел какое-то время, неподвижный будто глухарь, припавший к собственной тени. Отсюда ему была видна тропа, которую его племя проложило много столетий назад. Она огибала деревья у основания склона. С этой высоты ее было прекрасно видно, хотя с земли ее скрывали деревья и скальные расщелины.

Он сказал сам себе: «Сейчас я обязан быть сильным. Я нужен своему племени. Наши тропы съедает лес. Наших детей проклинают и уничтожают. Наши старики не могут говорить с нами, потому что мы ничего не можем понять в их словах. Мы сопротивляемся злу, сами прибегая к нему, но мы вымираем. Мы безземельны на своей собственной земле».

Очень тихо, только самому себе, Катсук стал петь имена своих мертвых: «Яниктахт… Кипскилч…» Пока звучала песня, он подумал о том, как само прошлое вплелось в дух песен его народа, но теперь умирают и сами песни.