Я сидел в первом ряду, по указке нашего куратора (якобы мальчики вперед, так как будет прямой репортаж и надо показать, что не только девушки у нас умные, но и сильная половина университета) с открытым ртом. Спрашивается, чего? С трудом заставил себя оторваться от ее созерцания, когда услышал резкий крик. За ним последовал звук падения.

— Ай, — я резко повернулся и заметил, что Зайцева скатилась с лестницы, взметнув руки вверх. Вся она была покрыта красной жижой с головы до пят. Резко подняв голову наверх, наткнулся на подрагивающий как будто от ветра занавес технического этажа нашей сцены. Кто-то вылил на Зайцеву что-то…что бы это ни было, и она упала с маленькой лестницы, ведущий на злополучную сцену. Бумаги валились тут же на полу.

Блядь. Я слишком хорошо понимал, кто бы это мог сделать…

Весь зал, разумеется, разразился хохотом. Кто-то достал телефоны, чтобы заснять «прикольное», по меркам наших идиотов, событие, кто-то просто начал вести прямую трансляцию. Зал мгновенно оживился. И все это снималось на камеру центрального городского.

Мне было не смешно, я не мог понять, что конкретно мною двигало, но я пробрался сквозь толпу ушлепков, и когда подбежал к Зайцевой, сделал единственно верный поступок за долгое время.

— Встать можешь? — опустился на корточки перед ней, цепляя подбородок так, чтобы она меня смогла рассмотреть. Все лицо покрыто этой жижой, на первый взгляд напоминавшей кетчуп, а там хрен его знает. Ника плакала, и это больно вспороло мне кожу, пускаясь ядом по венам.

Подрагивающие губы прошептали:

— Я не знаю, мне больно.

Я больше ничего не спрашивал, подхватил ее на руки и под улюлюканье толпы вынес из зала. Теперь мы оба были в этой жиже.

Почему рядом с тобой я вечно в каком-то дерьме, Ника Зайцева?

НИКА

Я изо всех сил старалась держаться, просто потому что должна была, но случившееся стало последней каплей в чаше моего терпения. Если вы когда-нибудь подумаете, что вот он предел и хуже быть не может, жизнь посмеется над вам и даст очередной пинок. Потому что всегда, всегда может быть хуже. У этого «хуже» нет границ и не будет. И сидя в той красной жиже, я не понимала за что?

Моя жизнь в последнее время больше походила на какой-то кошмар с элементами дня сурка. Я вставала, с трудом заставляя себя разлепить веки, умывалась, ела, шла в универ, а потом снова возвращалась пустую квартиру, иногда в этот маршрут добавлялась подработка в торговом центре. Вообще, после того как бабушку забрали в больницу, моя жизнь разделилась на «до» и «после». Я ведь говорила ей, говорила, что это все не шутки, что с сердцем не шутят и кардиостимулятор — это не блажь, а необходимость.

Всего-то нужно было послушать врачей и сделать, как они говорили. Но бабушка, несмотря на присущий ей от природы боевой характер страшно боялась операций, и доводы о том, что эту процедуру с огромной натяжкой можно назвать операцией, бабушку совсем не волновали. А теперь что? Я чуть не потеряла ее. До сих пор холодным потом обливаюсь и по ночам просыпаюсь в слезах. Один и тот же сон. Огромное пустое поле, вокруг ни души и одна одинокая могилка посреди.

И если бы я тогда, в тот злополучный день хоть на полчаса задержалась, если бы не Багиров, от которого я бежала сломя голову и сверкая пятками, наплевав на пары, не было бы сейчас бабушки. Нет ничего страшнее, чем терять самых родных и близких, а у меня кроме нее нет никого. Все умерли давно, а теперь вот она, на волоске от смерти была практически. До сих пор этот ужас перед глазами.

Тишина, которой встретила меня квартира и бабушка, лежащая без сознания посреди прихожей. Я даже не помнила, что делала и как отреагировала, не помнила, как вызвала скорую, очнулась только в больнице, когда мне сообщили, что у бабушки случился инсульт на фоне нарушения кровообращения вследствие нарушения поступления крови к мозгу.

Помню, как рыдала в коридоре, потому что врачи пока не давали никаких прогнозов, сказали только, что жить будет, а насчет остального пока непонятно. И каждый день я держала в руках телефон и подпрыгивала от каждого звонка, опасаясь услышать самое страшное. Все вокруг перестало быть важным в одночасье, я жила на автопилоте.

А потом сессия, экзамены, спасибо учителям, многие поставили автоматом, остальные позволили сдать экзамены раньше, услышав о случившемся у меня в семье. Оставался только конкурс, и я бы отказалась от участия, но на меня уже рассчитывали, потому что об участии я заявила еще в самом начале

Я готовилась к нему, действительно готовилась, он отвлекал от ненужных мыслей. Только запала прежнего уже не было. Вышла на сцену на автомате, услышав свое имя и даже толком понять ничего не успела, что именно произошло, пока не почувствовала, как сверху на меня вылилось что-то теплое и теперь стекало по волосам и одежде. Я машинально сделала шаг назад и, не подумав о том, что вязкая жидкость растеклась по полу, поскользнулась и упала, покатившись вниз по лестнице.

Приземлилась я неудачно, на выставленную в защитном жесте кисть. Резкая боль прострелила область запястья, а вокруг поднялся гогот. И я уже ничего толком не соображала, не понимала, что нужно хотя бы подняться. Вокруг кричали, свистели, кажется, кто-то даже на камеру снимал, а я продолжала сидеть на потеху всем и вся. И никогда я так остро не чувствовала человеческую жестокость, они все смотрели и смеялись, пока я в слезах и покалеченная не могла даже с места сдвинуться.

— Встать можешь? — кто-то коснулся моего подбородка, а когда поняла кто, с трудом могла поверить в происходящее.

— Я не знаю, мне больно.

Слезы застилали глаза, в уши било чье-то улюлюканье, толпа была в восторге от происходящего. А потом меня резко подхватили на руки и понесли прочь от этой стаи гиен, готовых разорвать тебя на части. И мне не хотелось думать о том, что я беспомощно льнула к широкой груди Багирова, что цеплялась за его шею, как за спасательный круг, о том, что испачкала его и эта гадость вряд ли сойдет с его белой рубашки. Это уже в какой-то ритуал превратилось.

— Стоять можешь? — спросил он, когда мы оказались в одной из уборных.

— Да, наверное, да.

— Так наверное или да?

— Да.

Он помедлил немного, а потом все же опустил на пол, но продолжил поддерживать на случай, если я решу упасть. Отпустил окончательно, когда убедился, что я твердо стою на своих двоих.

— Я сама, — произнесла тихо, когда он включил воду и стал осторожно смывать с моего лица красную жижу, очень похожую на кетчуп или томатный соус. — Ты иди, я справлюсь, спасибо тебе.

— Глупости не говори, сейчас умоемся и поедем в больницу.

— Зачем?

— Да, твою руку пусть посмотрят.

— Как ты…

— Я видел, как ты приземлилась, и сейчас ты ее потираешь, — он кивнул на мои руки, и я только сейчас заметила, что действительно потираю больное запястье.