– Я могу тебя одним словом уничтожить, – слабым голосом произнесла Мила, не желая сдаваться до конца. – Знаешь, ты кто? Знаешь? – уже почти нежно спрашивала она Алексея, глядя ему в глаза. – Ты самый…

Мила не успела закончить фразу, довольно ловко и убедительно прерванную крепким поцелуем Алексея. Это оказалось неожиданностью не только для Милы, но и для него самого. Чего угодно он мог ожидать от себя, но то, что случилось, не укладывалось ни в какие рамки.

От неожиданности Мила совсем затихла и потеряла способность что-либо соображать. «Что со мной? Где я?» – мысленно спрашивала она себя. И снова почувствовала головокружение, причину которого не могла понять: то ли это долгий, страстный поцелуй Алексея, то ли плохое самочувствие из-за нервного перенапряжения. А скорее всего и то, и другое.

Постепенно Алексей ослабил объятия. Мила с удивлением разглядывала рискнувшего идти наперекор ее воле смельчака.

– Это от стресса. Говорят, помогает, – попытался он робко оправдаться, ожидая еще более грандиозного скандала, драки, пощечины, наконец.

Да чего угодно, только не мягкости и беззащитности, с которыми она на него смотрела, изменившись до неузнаваемости и превратившись в слабую, нежную и загадочную красавицу с томным взглядом сияющих изумрудами глаз. И ему немедленно захотелось защищать эту странную девушку, оберегать и даже носить на руках.

– Что? – спросила Мила, совсем растерявшаяся не столько от поцелуя, сколько от своей реакции на него.

– Ученые доказали, что поцелуй – лучшее лекарство от стресса, – уже увереннее произнес Алексей, пытаясь хотя бы часть своей вины, если таковая все же имела место быть, свалить на ученых.

– Правда? – спросила Мила, поражаясь тупой наивности своего вопроса.

Ей так захотелось повторения необъяснимого чувства счастья при поцелуе, что ее охватила паника от осознания нереальности происходящего: вдруг это только сон, в котором завтра не наступит никогда? С невинным видом глядя на Алексея, Мила решительно обняла его за шею, надеясь, что такая подсказка более чем очевидна.

Алексей, которому и самому безумно хотелось поцеловать Милу, разумеется, этой подсказкой воспользовался. Второй поцелуй оказался столь долгим, что оба успели ощутить зарождающееся в них обоюдное чувство не просто симпатии, но чего-то более сильного, о чем они пока еще даже боялись думать. Не убили друг друга – и то ладно.

Мила настолько обессилела, что ее бедный, уставший от всех странностей и непонятностей мозг отказывался работать. Поэтому она безвольно повисла на руках у Алексея, мирясь со своим положением и подчиняясь его грубой – хотя о какой грубости здесь может идти речь! – физической силе.

Алексей бережно поднял ее на руки и отнес на кровать, осторожно уложил, убирая с лица растрепавшиеся волосы и нежно гладя по голове, как ребенка, раскапризничавшегося перед сном.

Мила вспомнила: так делала когда-то в детстве ее матушка, приговаривая: «Ты моя самая любимая! Ты моя самая красивая! Ты моя самая умная! Ты моя самая счастливая!» А может, это тоже был только сон? И вся ее жизнь – сплошное сновидение? Тогда что такое явь? И как принять то, что с ней происходит? А может, не стоит это принимать?

Запутавшееся окончательно сознание уже не справлялось со свалившейся на него нагрузкой. Мила не понимала, откуда эти приступы слабости и бессилия, отнимающие способность сопротивляться. В полубреду она слышала, как старушка со слезами в голосе просила Алексея напоить Люсеньку специально приготовленным для такого случая отваром, который успокоит ее, сделает на какое-то время безвольной и послушной.

Мила безропотно отпила из кружки, поднесенной ей Алексеем. По всему телу разлилось приятное тепло. Она еще внимала тихому голосу старушки, уверяющей Алексея, что без милой Люсеньки ей, старой, и жить-то незачем. А уж на самый что ни на есть худой конец припасла она про запас средство, после которого Люсенька забудет все на свете и начнет жить заново. Поэтому, если Люсеньке совсем станет худо от мучающих ее душу и тело мыслей о Миле Миланской, она не преминет этим чудодейственным средством воспользоваться.

Перед тем как окончательно потерять сознание, а может, просто крепко уснуть, Мила как в тумане видела Алексея, который грел ее худенькие ледяные ладони в своих больших, сильных и теплых. «Какие же у него синющие глаза!» – думала она, проваливаясь в бездонную пропасть то ли беспамятства, то ли сновидения.

Пробуждение оказалось мучительным и болезненным. Уже в полубреду она ощущала невыносимую боль во всем теле. Мила открыла глаза. Ужасный сон, похожий на явь, продолжался. Боль не оставляла ей шанса: казалось, на теле нет ни единого живого места, которое бы не саднило и не ныло.

Неизвестность выталкивала Милу из постели. Борясь с чудовищным недомоганием, она опустила ноги на пол. Переждав головокружение, медленно, опираясь о стены, прошла в пустую кухню и выглянула в окно. Во дворе – никого. Кое-как добралась до входной двери и почти силком выволокла плохо слушающееся тело на крыльцо. Вокруг также пусто. Ну вот, теперь вдруг окажется, что она совсем одна во всем скиту, или еще какая чушь!

Она окинула взглядом знакомую картину: тот же домик с подворьем, та же тайга, которой ни конца ни края, и тот же мир вокруг, призрачный и зловещий.

Мила вернулась в комнату и, скинув с себя разодранные остатки лохмотьев, когда-то именуемые рубахой и халатиком, облачилась в синие джинсы и салатного цвета футболку, оставленные для нее заботливой бабушкой. Натянув старенькие кеды на ободранные и в ссадинах ноги, прошла на кухню в ожидании похитителей. Нет, теперь она их не боится и намерена требовать, чтобы ее вернули назад. Если не получится договориться по-хорошему, она снова устроит погром.

Вкусные ароматы, гуляющие по дому, будоражили аппетит: кушать, оказывается, хочется даже во сне. Миле казалось, что она не ела по меньшей мере несколько дней, так как тощий живот почти ввалился, образуя вместо красивой привлекательной упругости неэстетичную и даже уродливую ямищу.

На столе в большой тарелке, укутанной в полотенце, Милу – то есть, конечно же, эту противную Люську – ждал любимый, уже подостывший, но все еще теплый пирог с яблоками, заботливо испеченный бабушкой для единственной внучки. Везет же этой чокнутой! Неужели эта зараза опять что-то натворила! Неужели снова в тайгу убежала?! Вот дурища безмозглая, такую классную бабку не ценит!

Одно непонятно: почему именно Мила должна отдуваться за эту сумасшедшую? И где эту Люську все время черти носят, если они никак не встретятся?

Чувство злобы и ненависти понемногу улеглось, видимо, из-за отсутствия «козла отпущения», на которого можно было бы свалить вину за происходящее, и Мила с удовольствием принялась за пирог, запивая его чуть сладковатым и приятным на вкус козьим молоком. Постепенно и незаметно для себя она успокоилась, и к ней вернулась ее своеобразная непредсказуемая логика стервы.

Несмотря на плачевное физическое состояние, которое она с трудом, но все же превозмогала, Мила решила сразиться с неизвестным ей противником и предпринять решительные действия для своего освобождения. Неутомимая и неугомонная натура требовала самовыражения, поля деятельности. Саркастическая улыбка, появившаяся на губах и сменяющаяся время от времени гримасой нарастающей физической боли, не предвещала ничего хорошего для того, кто ей сейчас попадется на глаза и станет хоть в чем-то перечить.