В школе Мэй нежные чувства к старшим ученицам были обычным явлением. У самой Мэй состоялось в школьной кладовке несколько весьма примечательных встреч с Маргарет Говард из пятого класса. Но эта так называемая романтическая дружба и лесбийская любовь — не одно и то же. Девочки понимали: то, что происходит с ними, случается лишь в школьные годы и ввиду отсутствия поблизости мальчиков, а когда они вырастут и познакомятся с будущими мужьями, их чувства вытеснит нечто «настоящее». Мэй нисколько не сомневалась, что ее чувства к девчонке в кепке тоже «настоящие», но и без объяснений понимала, что подобные взгляды неприемлемы в Брайтвью. И никогда не заговаривала о лесбийской любви с Барбарой и Уинифред.

Свои признания она приберегала для следующей недели и приема в доме одной из подруг ее матери, сочувствующей большевикам. Несмотря на последнее обстоятельство, эта подруга жила в довольно внушительном доме в Блумсбери, но в соответствии с принципами большевизма внутри он был отделан и обставлен в невообразимо хаотичном стиле. Зал, где принимали гостей, размерами превосходил весь нижний этаж в доме Мэй и был заставлен всевозможными стульями и видавшими виды столами. У нескольких стульев спинки отсутствовали, а в углу комнаты целая полоса обоев отвалилась от стены.

Миссис Торнтон с дочерью выразили почтение стороннице большевиков, затем Мэй нетерпеливо огляделась. И вскоре нашла ту, кого искала, — девушку лет восемнадцати, которая пристроилась на подоконнике с красным вином в черной чашке и болтала ногами. Ее темные волосы были коротко подстрижены, губы накрашены ярко-малиновой помадой, в губах зажат черный мундштук с горящей сигаретой.

Это была Сэди Ван Хайнинг, дочь одной из знакомых миссис Торнтон. В возрасте тринадцати лет Мэй целый год питала глубокую и пылкую страсть к Сэди, которая, как и следовало ожидать, воспринимала ее с отстраненным, но дружески-насмешливым удивлением. Сама Сэди была влюблена в Присциллу, которая внушала знакомым пугливый трепет, жила совсем одна в квартирке в Блумсбери, что было совсем дерзко, работала кем-то вроде секретаря по социальным вопросам у одной богатой старухи в Мейфэре и слыла анархисткой.

Сэди принадлежала к тому типу девушек, который матери Уинифред и Барбары всецело осуждали. Миссис Торнтон же считала ее довольно милой. А сама Мэй обожала.

— Сэди! — позвала она. — Сэди!

Сэди оглянулась и приветственным жестом подняла руку в черной перчатке. Мэй пробралась через небольшое скопление убежденных социалисток и присела на подоконник рядом с Сэди.

— Привет, дорогая. — Не выпуская сигареты, Сэди обняла Мэй за шею. — Иди сюда, выкладывай Сэди все до последнего слова. Я же вижу, тебя прямо-таки распирает.

Мэй поерзала от удовольствия.

— Я влюбилась, — объявила она.

Сэди элегантным движением подняла бровь. У Мэй мелькнула довольно-таки недоброжелательная мысль, не тренировалась ли она перед зеркалом.

— Голубушка! — воскликнула Сэди. — Не может быть! И кто же это божество, похитившее твое сердечко? Расскажи мне!

Мэй охотно это сделала. О Нелл она способна говорить часами, думала она, — по крайней мере, если найдется подходящий слушатель. Сэди слушала с несвойственным ей терпением.

— Она удивительная, ведь правда же? — восторженно закончила Мэй. — Могу поклясться, тебе уже не терпится самой познакомиться с ней, да?

— Дорогая моя, по твоим словам, она — полный восторг, — ответила Сэди, выпуская кольцо дыма над головой Мэй. — Но все-таки будь осмотрительна, хорошо?

— Осмотрительна?

— М-м-м… с такими девушками… Словом, ее мать может и не отнестись к ее отклонениям с таким же пониманием, как твоя. Поэтому не стоит звонить о вашем маленьком романе на каждом углу, ладно?

— Разумеется, я не буду! — возмутилась Мэй. — И никакие это не отклонения. У мамы есть ужасно интересная книга обо всех таких вещах, и в ней сказано, что мы такие же нормальные, как все.

Сэди рассмеялась.

— Ну конечно, голубушка, — подтвердила она. — Но тем не менее. Понятия не имею, придерживаются ли таких же взглядов в Попларе.

Мать Тедди взглянула на приглашение, которое держала в руке, и вздохнула.

— Беседа у миссис Проффит о теософии… — произнесла она. — Полагаю, мне придется пойти, иначе она будет глубоко оскорблена. Но, право! Неужели нельзя придумать более интересный повод для собрания?

Был субботний день. Мать Тедди нежно любила Ивлин и догадалась, что у нее нелады с родителями, поэтому пригласила на чай. Ивлин охотно согласилась — она любила родителей Тедди. Создавалось отчетливое впечатление, что их воспитательский зуд полностью удовлетворили двое сыновей: Герберт и Стивен. И, когда появился Тедди, они предоставили ему расти самому, что он и делал — следует признать, весьма успешно.

Миссис Моран принимала живое участие в деятельности местных церковных и женских организаций, что означало постоянную череду религиозных праздников, представлений, бесед и репетиций или, как в нынешнем случае, встреч в гостиной, куда приглашали кого-нибудь выступить с лекцией перед друзьями хозяйки. Ивлин сама отсидела немало подобных вечеров, поэтому искренне сочувствовала матери Тедди. На таких сборищах обычно царила смертная скука.

— Бывает и хуже, — сказала она. — На прошлой неделе какая-то ужасная особа из маминой церкви заставила нас высидеть битых два часа на показе снимков со Святой земли с помощью волшебного фонаря. Два часа! Кто бы мог подумать, что в Святой земле найдется столько мест, чтобы понаделать снимков на целых два часа показа. Кстати! — Она встрепенулась. — Вам обязательно надо позвать на лекцию суфражисток! Они чрезвычайно интересны. И тоже проводят беседы во время встреч в гостиных. Можно пригласить тех, кто расскажет о пребывании в тюрьме, о голодовках, о том, как бить камнями окна. Только они, наверное, попытаются завербовать в суфражистки всех присутствующих, но не думаю, что ваши знакомые станут возражать. Ведь они всегда могут отказаться, верно?

— Да, разумеется, могут. — Миссис Моран оживилась. Это была приятная женщина с усталым лицом, пятнадцатью годами старше миссис Коллис — добрая душа, которую, однако, не покидало ощущение, что с миром чересчур трудно договориться. — Признаться, этих девушек я считаю на редкость отважными. Как думаете, миссис Панкхёрст согласится прийти побеседовать с нами? Это была бы огромная удача.

— Эм-м… — замялась Ивлин. — Пожалуй… скорее всего, нет. Знаете, у нее ведь столько дел в руководстве Женским союзом.

— Ах да, безусловно, — согласилась миссис Моран. — Ну а как тогда насчет кого-нибудь побывавшего в тюрьме? Уверена, приглашения получатся невероятно эффектными. Никогда не встречала человека, которого забирали в тюрьму, — ну, если не считать юного кавалера Эдит, отсидевшего три недели за кражу набора фруктовых ножей. Мне пришлось сделать Эдит серьезное внушение насчет него — это совсем не тот человек, визиты которого на кухню можно считать уместными. А потом пропали все серебряные десертные вилочки, и я нисколько не сомневалась, что по его вине, но очутилась в довольно затруднительном положении, ведь, чтобы обвинить кого-нибудь в подобном проступке, нужны доказательства, правильно? Но потом оказалось, что это Пегги убрала их в ящик со столовыми салфетками, так что беспокоиться не стоило. Но «узник совести», политический заключенный — это же совсем другое дело, так?