— Ты не прав. Не все так мрачно. Например, в нашем управлении не так уж и много попутчиков. Парни работают на совесть. Конечно, все бывает. Но не нужно хаять всех скопом.

Я промолчал. На меня вдруг навалилась смертельная усталость. Мне захотелось лечь и уснуть. Наверное, расшатанные нервы властно потребовали покоя.

Славик правильно истолковал мое молчание:

— Я пойду… Держись, Серега. Как-нибудь выплывем. Вдвоем.

Баранкин встал и направился к двери.

— Стоп, чуть не забыл! — Он остановился у порога. — Заговорился… У нас теперь новый шеф. Саенко уволили по «собственному желанию».

— Да? — слабо удивился я, углубленный в свои мысли. — И кто теперь будет нам мозги компостировать?

— Полковник Латышев.

— Я такого не знаю.

— И никто его не знает. Прислали из столицы. Странная личность. Весь в шрамах, угрюмый и здоровый как бык. Мне кажется, что Латышева даже генерал опасается, непонятно почему. Неделю назад он его нам представлял.

— Боится, что подсидит. Наверняка у этого Латышева в столице есть мохнатая лапа. Но нам с тобой однохренственно, кто в седле, все равно кнута не избежать.

— Может, ты и прав…

— Кому нужна моя правота?

— И то… — Баранкин немного поколебался, с сочувствием глядя на меня, но все-таки сказал: — Твой отпуск подошел к концу. Латышев приказал, чтобы ты завтра явился на службу.

— А почему мне не позвонили?

— Потому что ты телефон отключил.

— Ах да…

Я покивал, припоминая; впрочем, после похорон мамы я заходил домой всего раз.

— И еще: я там заказал для твоей квартиры металлическую дверь. Завтра утром, после десяти, ее установят.

— Ты что, разбогател? Слава, я пустой. Мне нечем заплатить даже за телефон.

— Не переживай, все оʼкей. Ребята сбросились, кто сколько мог.

— Спасибо… — Я был растроган до глубины души. — Я этого не забуду.

— Если что тебе еще нужно, ты только скажи. Мы с тобой уже не один пуд соли съели, и ты знаешь, что можешь на меня положиться.

— Слав… — Мой голос дрогнул от ненависти. — Я их все равно достану, Славка. Рано или поздно. Даже если уйду из управления. И я этих сук на суд не потащу. Я с ними разберусь по-своему… Поможешь?

— Заметано. Наши ребята тоже в стороне не останутся. Тебя не было, и ты пока не знаешь, но в управлении после всех этих событий… В общем, многие из наших сейчас горят желанием проучить этих псов, чтобы им впредь было неповадно замахиваться на нас и наши семьи. И кто-кто, а мы знаем, на какие рычаги нужно нажать и кому на горло наступить. Хватит, сколько можно заднее место подставлять этой сволоте…

Славка ушел. Я упал на постель и закрыл глаза.

Мама… Родная моя, единственная, светоч жизни…

Как могло так случиться?!

Почему?!

Они мне не простили…

Интересно, кто там у них такой проницательный, — вычислить мою роль в интриге с губернатором Шалычевым было непросто, если не сказать — невозможно.

Ясное дело, здесь не обошлось без Саенко.

Только он, мой теперь бывший начальник, имел доступ к материалам под грифом «Совершенно секретно», после убийства Шалычева изъятым службой безопасности.

Однако я не такой дурак, чтобы изложить на бумаге не только свои соображения по поводу целого ряда заказных убийств местных мафиозных авторитетов, но и то, кто обрушил эту лавину, подбросив в будущий камнепад первый камешек.

И все равно меня нашли.

Пусть многое из того, что перечислено в досье Шалычева, было мотивировано моими прямыми служебными обязанностями, как сотрудника УБОП. И все равно мое чрезмерное, а из-за этого весьма подозрительное усердие кому-то очень не понравилось.

Кому-то влиятельному и богатому…

Впрочем, чему я удивляюсь: один из новых вице-премьеров — большой друг убитого Шалычева. Они вместе такие делишки прокручивали, что в еще совсем недавние времена могли получить по сотне вышек каждый за экономическую диверсию против государства.

Трудно даже представить простому обывателю, сколько миллионов долларов уплыло на тайные заграничные счета этих больших «радетелей» за свободу и благополучие сограждан…

Они меня нашли и нанесли удар.

Прошло чуть меньше двух недель, но то страшное утро, казалось, никогда не кончится. Ну почему, почему я проспал и мама сама вынесла ведро с мусором?!

Наверное, за мной долго следили, изучая привычки и распорядок дня.

И знали наверняка, что ровно в семь утра я отправляюсь на службу.

Рабочий день начинался с восьми, до управления всего пятнадцать — двадцать минут ходу, но я любил эти свободные полчаса, когда можно без обычной суеты и нервозности сесть за письменный стол и привести в порядок бумаги и мысли, настраиваясь на очередной рабочий день.

Многие мои коллеги засиживались допоздна, глотая литрами кофе и крепкий чай, бывало, и я торчал в кабинете едва не до полуночи, когда намечалась запарка, однако мои мозги работали наиболее интенсивно только в утренние часы.

В особенности если ничто не нарушало благословенную тишину и никто не мельтешил перед глазами, даже Славка Баранкин, с кем я делил кабинет…

Они учли все, кроме одного: нашей совковой безалаберности и халатности.

В доме засорился мусоропровод. Кто-то вызвал из ЖЭУ «умельца», он поковырял толстой проволокой с крючком на конце в одном из люков и, пробормотав нечто нечленораздельное, отправился восвояси.

И в течение недели жильцы безропотно топали по лестницам с ведрами, чтобы высыпать мусор в бункер на первом этаже, — о долготерпении наших людей можно слагать легенды.

В то утро на моей двери укрепили заряд ограниченного радиуса действия, который должен был сработать ровно в семь, когда я выходил из дому.

Детонатор был настроен на размыкание контактов и установлен с задержкой в три секунды, как определили после в нашей лаборатории.

Тот, кто приказал изготовить мину, был настоящим изувером, садистом. Меня не просто хотели убить — это для них, похоже, казалось чересчур примитивным и неэффективным способом мести.

Взрыв должен был оторвать мне обе ноги, чтобы я остался калекой.

Я поздно возвратился домой и проспал. Обычно мусор выносил я, но в то утро мама меня просто пожалела, дала подремать лишних пятнадцать минут…

Заряд был рассчитан на мой рост.

Мама была ниже меня больше чем на голову. И вместо того чтобы оторвать мне ноги выше колен — наверное, им очень хотелось видеть меня даже не на протезах, а в инвалидной коляске, — маме разворотило низ живота.