Огромным усилием воли я сохранил ясность мышления, но ноги стали ватными, и я сел в кресло.

Я поднял голову.

На меня смотрели две пары глаз.

И они казались мне настолько далекими и чужими, будто принадлежали инопланетянам, которые парили высоко над землей.

Я так ничего и не вспомнил.

В последнее время я входил в кабинет уже бывшего начальника областного управления по борьбе с организованной преступностью полковника Саенко без стука.

Он мне до такой степени опротивел своим лизоблюдством по отношению к власть имущим, что я видал и его, и свою службу в гробу в белых тапочках с черными шнурочками и готов был подать рапорт на увольнение по первому требованию.

Но «бывший» меня почему-то стал бояться как черт ладана. Особенно после событий с Шалычевым, в которых я сыграл сольную партию на трубе.

То есть «спустил в трубу» нескольких мафиозных воротил.

Правда, чужими руками.

Но к новому шефу я постучал — негромко и интеллигентно, без спешки и напора.

— Войдите!

Голос Латышева был низок, но чист и звучал как отдаленный гром ранней весной.

Я вошел.

Наши взгляды столкнулись и, наверное, высекли искры — я никогда не ощущал особого трепета перед начальством.

— Майор Ведерников?

— По вашему приказанию…

— Присаживайтесь.

Я сел.

Латышев листал какие-то бумаги, грызя чубук курительной трубки из вишневого дерева. Но воздух в кабинете был чист, в отличие от помещений, где обретаются заядлые курильщики.

— Привычка, — буднично сказал Латышев, не поднимая головы. — Курить бросил года два назад, а вот эту «соску» — никак. Без трубки вроде чего-то не хватает.

Черт! Он что, мысли мои читает?!

— Нет, мысли я читать не могу.

Латышев наконец оторвался от бумаг и взглянул на меня с насмешливым выражением.

— Это я вам пыль в глаза пускаю. Просто немного опыта, чуток наблюдательности, малая доза интуиции — и перед вами дедуктивный метод Шерлока Холмса в дистиллированном виде. Когда-то увлекался…

Я только кивнул, соглашаясь.

С чем? Хрен его знает…

Полковник просто болтал, чтобы «вытянуть» сотрудника на себя, растопить ледок опаски и некоторого неприятия, что всегда бывает, когда приходит новый начальник и никто из подчиненных не знает, что это за гусь.

Полковник просто меня прощупывал — первое впечатление обычно самое яркое и точное и впоследствии очень редко подводит.

Если, конечно, человек не без мозгов в голове…

— В каких отношениях вы были с Саенко? — вдруг спросил Латышев.

И вперил в меня тяжелый прищур.

— В служебных, — не задумываясь, резко ответил я и внутренне подобрался.

Вопрос мне не то что не понравился, а и вовсе вызвал приступ злобного неприятия.

— Не сомневаюсь.

Глаза Латышева потухли, и он снова опустил взгляд на бумаги.

— Правда, у меня есть сведения, что вы были с ним не в ладах. Конфронтировали. И достаточно жестко.

— К чему эти разговоры, товарищ полковник? Саенко, как я понимаю, дело прошлое.

— Не скажите…

Латышев достал из ящика стола большой конверт и вытащил из него черно-белую фотографию размером 18 на 24.

— Саенко исчез. Сгинул, будто его корова языком слизала.

— А нам что за дело? Из органов, насколько меня успели сегодня просветить, он уволился… какие проблемы?

— Большие. Он был под следствием и дал подписку о невыезде. Об этом знает очень ограниченный круг лиц.

— Найдется…

Я едва сдержался, чтобы не сказать грубость — видал я вашего Саенко… болт ему в глотку, паскуднику. Найдется, потому что дерьмо не тонет и в огне плохо горит.

— Подобные ему «ценные» кадры бесследно не исчезают. Скоро всплывет в столице или еще где, каким-нибудь советником, референтом, юрисконсультом и так далее.

— Действительно, такие, как Саенко, не тонут… Но факт налицо — он буквально испарился. И самое отвратительное в этой истории заключается в том, что мы потеряли сотрудника, занимавшегося делом Саенко.

— Кто?

— Вы его не знаете. Он из центрального аппарата.

— Наружка?..

— Совершенно верно. Вы сами понимаете, что местных сотрудников правоохранительных органов привлечь к разработке Саенко мы не могли.

— Понимаю… Как это случилось?

— В том-то и дело, что мы сами не знаем. Парень лежал в кустах неподалеку от дачи Саенко. На левом виске убитого был синяк размером с небольшую монету. И все. Никаких видимых повреждений.

— А что показало вскрытие?

— Ничего. Кости целы, следов отравления не обнаружено, кровоизлияния во внутренних органах нет, сердечно-сосудистая система — дай бог каждому… живому; короче — загадка.

— Он мог умереть от болевого шока.

— Как это?

— В Афгане в нашем подразделении был подобный случай: солдату разведбата во время поиска в горах на голову свалился совсем маленький камешек, и он умер практически мгновенно. Та же самая картина — темное пятнышко на виске. Так называемая болевая точка, узел нервных окончаний.

— Откуда вам это известно? — Латышев смотрел на меня, будто целился.

— Мне объясняли спецы по рукопашному бою. В экстремальных ситуациях, когда все чувства обострены до предела, болевые точки как бы проявляются, всплывают из глубины тела к кожному покрову, и любое точное попадание в эти ахиллесовы пятки может вызвать летальный исход.

— То же самое говорили и консультанты из столицы, — сказал Латышев.

— Значит, я прав.

— Но все равно врачи-эксперты только разводят руками — следы насилия как таковые отсутствуют.

— Он мог просто упасть и удариться о камень.

— Да, булыжников там хватает. Но главное другое — по идее от такой травмы он должен был остаться в живых.

— Значит, он не падал. Видимо, удар наносил профессионал высокого класса.

— Возможно. Выходит, что Саенко не просто сбежал…

— Извините, товарищ полковник, — может, мы оставим эту тему? По-моему, все, о чем вы мне рассказываете, закрытая информация.

— Верно. Ну и что?

— У нас в управлении, если вы пока не знаете, таких тайн мадридского двора пруд пруди. Обычно сотрудники стараются знать только то, что им положено по штату. И ни на грамм больше. Объяснить почему?