— И все?

Это ты и сама бы могла выяснить.

— Да, Николь. Хочешь еще запеканки?

— Нет. Ты знаешь Шадраха Беголема?

— Нет, Николь.

— А Николаса Джермэйна?

— Мне завтра поискать имена в архивах?

— Нет!

Ты так резко встаешь, что стул не успевает отреагировать и громко скрипит по полу. Проходишь в гостиную, садишься на кушетку. Сурикат идет следом.

— Сальвадор, отвяжись.

Он почему-то выглядит еще могущественнее, еще опаснее. Такой набросится и глотку перегрызет, не успеешь вскрикнуть.

Ты затемняешь окно, за которым обреченно мигают тусклые городские огни, и, щелкнув пальцами, вызываешь сцену с прыжками псевдокитов. Громкая, полнозвучная песня морских великанов заглушает ответные слова Сальвадора.

С минуту он глядит на тебя и вперевалку отправляется на кухню мыть посуду.

Где же место твоего брата во всей этой истории? Зачем ты пустила к себе незнакомое существо?

* * *

Мир вертится все быстрее и смертоноснее, и только Николас, его центр, остается недвижным. Твое лицо приобретает непреклонное выражение. Придется идти до конца. Все-таки речь о твоем брате. И любопытство разжигает, так что нет мочи. Правда, ощущение угрозы в глубине живота никуда не исчезло. И страх не исчез. Но это лучше, чем вообще ничего не чувствовать…

Жизнь идет своим чередом — неумолимо, словно и нет ей дела, что пропал Николас. Остаток ночи ты не обращаешь на Сальвадора никакого внимания. Утром отказываешься от предложенного завтрака. Работаешь как одержимая, чтобы уложиться в сроки, задвинув мысли о брате в самый дальний уголок разума. Два раза пытаешься позвонить своему бывшему, но его персональный голоэкран не отвечает. Перед глазами так и стоит лицо Шадраха в тот миг, когда рядом с ним возник сурикат.

Во время обеденного перерыва стараешься выяснить что-нибудь о Квине, однако его словно не существует. Квин наводнил собою город, поглотил — и при этом не оставил ни частички себя самого. Складывается впечатление, будто бы твари настолько полно характеризуют творца, что ни одна душа не позаботилась записать для истории, кто это, предпочитая верить лживой молве и туманным намекам. Он хитер и коварен, как ветер с моря, отравленный химикалиями, невидимый, но вездесущий. Ну и как же с таким бороться? Как пробить его защиту?

Ты волнуешься и ломаешь голову целый день, а вечером возвращаешься домой, где ждет очередной вкусный ужин. Опять этот Сальвадор со своей назойливой помощью. Ты сказочная принцесса из сказочной башни — и принимаешь услуги зверя, в чьей шкуре прячется человек.

Ночью тебе не спится. Наполовину провалившись в сон, ты тут же вздрагиваешь, потому что слышишь голос брата — вернее, эхо, — и он хочет что-то сказать. Около трех часов ты прекращаешь борьбу и садишься на краешке кровати; лоб мокрый от капель пота, хотя кондиционер включен. Ты ненавидишь Сальвадора в эту минуту. Да и Шадраха тоже — за то, что не мог открыть правду. «Я сделал промашку», — так он сказал? Не промашка ли — пустить в свой дом суриката?

Скрипит, открываясь, парадная дверь, и ты просыпаешься окончательно. Первая мысль: голос Ника звучал на самом деле, брат ухитрился поломать систему охраны. Но нет, скорее в дом забрался настоящий взломщик.

Ты неслышно поднимаешься, заворачиваешься в купальный халат и достаешь из сумочки лазерный пистолет. На цыпочках приближаешься к двери, приоткрываешь. При свете полумесяца, льющемся в комнату, видно темную фигуру, шагающую по ковру в гостиной.

Выходишь из спальни, щелкаешь выключателем, бросаешь:

— Не шевелись. Убью.

И целишься… в Сальвадора.

Сурикат часто моргает от неожиданной вспышки. Ты не опускаешь оружия.

— Пожалуйста, Николь, не пугайся, — произносит Сальвадор, протягивая ладонь. — Видишь? Я сходил пораньше за свежими крабами. Они тебе так понравились…

Клешни скрипачей беспомощно клацают, сжимая скользкую шерсть суриката.

— В три часа ночи? — спрашиваешь ты. — В такую рань ходить за крабами на ужин?

Сурикат потупляет взгляд, затем поднимает глаза, в которых горит непонятное чувство, и обнажает клыки.

— Николь, — говорит он вполголоса, — если тебе показалось, что я неисправен, об этом нужно доложить Квину. Если тебе кажется, что я вру, это надо сделать обязательно. Может, и правда есть какая-то поломка. Я не умею контролировать состояние собственного рассудка.

Ты со вздохом опускаешь пистолет.

— Иди спать, Сальвадор. Давай уже… иди спать.

— Спасибо, — отвечает сурикат и проскальзывает мимо тебя на кухню.

Вы двое всегда были как единое целое: Николь и Николас, реки ваших воспоминаний сливались в одну. Ты проживала чью-то чужую жизнь. Да, ты проживала чью-то чужую жизнь. Здесь тайно длится иное существование, отдельный мир — зеркала не желают повторять твой образ буквально, да и двигаешься ты не так, как этот другой, это создание, которое вовсе не ты. Правда — в лунном сиянии. В районе Толстого животные собираются в стаи на развалинах и руинах, забыв пугливость.

Отражения в окнах не совпадают в точности — наоборот, краешком глаза ты успеваешь разглядеть совсем незнакомую, еще более призрачную жизнь и другую Николь, которая ее проживает. Вот оно: ты — привидение привидения, стремительно тающая мысль. Запах пустоты на ветру, бледные ветви деревьев на голоэкране, воспоминание шагов по аллее, чистое эхо руки, скользнувшей по перилам. Тобой овладевает чувство столь ясное, простое, словно художник исхитрился коснуться прозрачными красками сердцевины холста, словно ты превратилась в отражение. Ни страха. Ни ненависти. Ни разочарования. Ни тревоги. Ни любви. Ни зависти.

Спасаясь от этого сумасшествия, отводя глаза от зеркал и стекол, ты находишь единственное утешение в гуще теней — и в каждой тени снова чувствуешь присутствие Николаса. Двое в одном.

На следующий вечер ты рано идешь ко сну. Запираешься в спальне, меняешь рабочую одежду на черные брюки с блузой, набрасываешь сверху синюю куртку. Пистолет кладешь во внутренний карман куртки, голографический картоискатель — во внешний.

А потом ждешь.

Некоторое время из кухни доносится звон посуды, которую Сальвадор убирает в мойку. Затем наступает полная тишина. Дурацкое положение: с каких это пор в тебе пробудились задатки шпиона? Но вот раздается знакомый щелчок парадной двери. Глядишь на часы: два ночи. Немного выжидаешь и, быстро покинув спальню, торопишься на площадку семьдесят пятого этажа. Кабина лифта пустует. Едешь на первый этаж и выходишь на улицу в надежде, что сурикат не успел уйти далеко.

Дороги переполняют импровизированные ларьки на воздушных подушках: торговцы свободного рынка занимаются своим делом. Всюду кричащие неоновые вспышки — розовые, пурпурные, зеленые, голубые. Чтобы не ослепнуть, надеваешь солнечные очки. Тебя толкают люди в самых разных одеждах — от прозрачных тряпочек до черных мантий с банданами. В ноздри бьет запах тысячи наркотиков, месиво пагубных привычек. Кто-то проливает на тебя свой напиток. Незнакомая женщина вопит: