– А потом?

– Потом, на раскопках под Астраханью, пропала часть ценностей… Получил два года… – Он вздохнул. – Отсидел, вышел в другую страну. Пришлось приспосабливаться…

– Дела-а… – протянул Хвастун.

– В общем, как я понял, это часть какой-то карты, которая указывает… – Он наклонился ниже: – «Где добро хранится, у злодеев отобранное царским указом».

– А какое добро, не написано? – стараясь не выдать своего волнения, спросил Хвастун.

– Нет, – пожал плечами Боря.

– Ну а что Зосим с этим сватом? – Хвастун подался вперед. – Ты же сам сказал.

– Зосима и Савватий вторую часть ее хранят, – повторил Боря.

– И где мне их искать? – расстроился Хвастун.

– Это соловецкие чудотворцы, – едва заметно улыбнулся Боря. – Умерли оба давно.

– Так что, вторая часть в могилах? – попытался угадать Хвастун.

– Не знаю, – признался Боря. – Возможно. Хотя, – вскинул он на него взгляд, – они канонизированы.

– И что? – часто заморгал Хвастун.

– Значит, на иконах есть, – пояснил Боря. – Так что, может, то, что ты ищешь, в один из образов и спрятано…

– Ну, что скажете? – закончив свой рассказ, спросил Хвастун.

– Ты уверен, что там правда сокровища? – Переглянувшись с Белкой, Щербатый вновь уставился на Хвастуна.

– Нет, – признался Хвастун. – А вдруг?

– Вдруг не считается, – цокнул языком Гвоздь. – Эти староверы куда едут хоть?

– Узнать не сложно, – пожал плечами Хвастун. – Журналистка дала номер телефона, по которому можно позвонить о находке. Я его запомнил. А там дело техники.

– Для них ценной вещью все что угодно может быть, – не унимался Клим.

– Не скажи, – возразил Щербатый.

– Их в аэропорту машина встречала с кировскими номерами, – задумчиво сказал Хвастун.

– Мне бы твою память, – с завистью вздохнул Гвоздь.

– Моей памяти у тебя отродясь не будет, – зло глядя на верзилу, заговорил Хвастун. – Откуда ей взяться в отравленных с самого детства водкой и наркотиками мозгах?

– Почему сразу отравленных? – напыжился Гвоздь.

– Да от тебя даже сейчас разит за километр, – не выдержал Хвастун и заехал Гвоздю ладонью в правую половину головы. Слетев с перевернутого вверх дном ящика, тот упал на пол. – Сказал, жрать, только когда я скажу!

– Я случайно. – Морщась и потирая ушибленное ухо, Гвоздь встал на колени, потом сел.

– Поступим следующим образом, – принял решение Хвастун. – Клим, ты как самый головастый, делаешь точную копию рушника.

– Я шить не умею, – испуганно округлил глаза Клим.

– Дурак, – расстроился Хвастун. – На бумаге нарисуешь. И не один раз. Все в точности.

– Можно ксерокопии сделать, – неожиданно блеснул эрудицией Гвоздь. Он уже перестал морщиться и тереть щеку. Ухо стало малиновым.

– Где ты такой ксерокс найдешь? – с досадой спросил его Хвастун и продолжил: – Белла, поедешь к журналистке и отдашь рушник. Заодно подробно выспроси, когда и на чем староверы едут…

– И куда, – вставил Клим.

– Это само собой, – кивнул Хвастун. – Я пока попробую разузнать по номеру машины владельца.

Двое суток, проведенных в деревне, не прошли даром. Никита Лукич пообвыкся, стал понимать значение многих слов. Российские старообрядцы сильно отличались говором и послаблениями. В Америке, находясь в стороне от развития России, старообрядцы сумели сохранить свою самобытность. Здесь же и говор совсем другой. Никита был поражен наличием в деревне старообрядческого радио. Но еще больше его удивил старенький компьютер, который стоял в одной из комнат дома Панкрата Миленовича. Накрытый сверху тряпкой, он включался строго в определенное время – вечером, перед ужином и до молитвы. Нельзя сказать, что Никита Лукич не знал и никогда не видел этого устройства. Однако чтобы он был в доме старообрядцев, и в мыслях допустить не мог.

– Ты не пугайся так, – успокаивал его Панкрат, пока старший сын включал дьявольскую игрушку. – Мы на мирские сайты не заходим. У нас свой есть. Там рассказывают о последних наших новостях, молитвы печатают… Много чего. – Он махнул рукой. – Вот смотри. – Панкрат ткнул в светившийся экран пальцем. – Это температура воздуха на сегодня, а это на завтра. Видишь, солнышко? Ясно будет. Удобна вещь.

– Хорошо, вижу, – кивал Никита Лукич, отводя взгляд в сторону.

– Ладно, пойдем, – заметив, что не по себе гостю, подтолкнул к выходу Панкрат.

Они вышли во двор, уселись на скамейку.

– Красиво, – глядя на закат, вздохнул Никита Лукич. – Странное дело, вот не был здесь никогда, да и до тех мест, где корни наши, еще несколько днев ехать надо, а мило все здесь душе… Запах родной, воздух особливый.

До обеда сходили в церковь, объехали поля. Панкрат показал хозяйство. В своих рассказах о планах он то и дело возвращался к проблемам, которые повсюду преследуют здесь людей, решивших заниматься натуральным хозяйством. Все они в основном упирались в неповоротливость и жадность чиновничьего аппарата. Постепенно старообрядцы привыкли к перипетиям. Здесь их было много, держались друг друга, помогали.

– Тебя послушаешь, так кажется, что чиновники эти не люди вовсе, а бестии хвостатые, – качал головой Никита.

– Хуже! – махнул рукой Панкрат. – Те хоть молитвы боятся, а этих ничто не страшит. Вот, например, мы мед, картошку и другие овощи попытались в городе продавать. Сунулись на один рынок, нам от ворот поворот, на другой – то же самое. Собрались, порешили, что свой магазин открывать будем. И что ты думаешь? – Он упер руки в колени и, склонив голову набок, уставился в ожидании ответа на Никиту.

– А что я думаю? – растерялся тот.

– Не дали. Столько бумаг собрали почем зря. И место присмотрели, и дом, будь здоров. Ан нет, и все. Два месяца Прокл Кузьмич по кабинетам таскался.

– Кто таков? – не понял Никита.

– Да свояк мой. – Панкрат показал взглядом куда-то на забор. – Грамотный. Тут к нам перекупщики зачастили. У кого дети малые, сам понимаешь, деньги нужны. В школу, опять же, надо наряжать. Стали люди потихоньку им продавать, кто картошку, кто луку… Ну а Прокл в Москву поехал. Нашел там людей толковых, опять же из наших… Теперича туда все отправляем. И платят справно. Так теперь здесь беда. Заклевали. То подворье проверяют, то птиц бить приходят, вроде как грипп птичий. Такие, брат, дела, – подвел он итог сказанному.

– Не сладко вам, – расстроился Никита.

– А может, ты здесь останешься? – неожиданно предложил Панкрат.

– Нет, – замотал головой Никита. – Не могу я, когда людей много. Даже своих. Ты посмотри, мои дети даже не понимали сначала, что твои говорят. А баба? – Он махнул рукой. – Мы не так воспитаны. Я вот после школы своих ставил поклоны отбивать. Грешили – будьте добры у Бога прощенье с усердием просить. А у тебя компьютер и радио. – Он сокрушенно вздохнул. – Ты давеча Фрола подначивал, что он, мол, почти мирской. А сам почище его будешь…