Нет, спасибо, сказал он и подал ей полотенце.

Он смотрел, как на ней высыхает купальник, как она ежится и хватает ртом воздух при холодящем кожу порыве ветра. Он смотрел, как она тянется за сигаретой, и успел подсуетиться с огнем: схватил коробок, зажег спичку и дал ей прикурить в сложенных чашей ладонях.

Это ли не жизнь? – подумал он, озаренный ее улыбкой.

Массовый исход пассажиров на станции «Кингз-Кросс» поставил Дрейка перед дилеммой: оказаться у нее на виду в опустевшем вагоне или перейти в соседний. Он выбрал второе и стал следить за ней через окошки в торцах вагонов. Как она кладет ногу на ногу. Как она поправляет прическу. Как она одергивает край безукоризненной твидовой юбки.

В другой раз, примерно год спустя, это был уже дразнящий вызов. Мисси сказала ему через пару минут заглянуть к ней в комнату, и там он увидел ее лежащей на кровати в желтом круге света от лампы. Без блузки, с обнаженной грудью; только монетка балансировала на ее левом соске.

Возьми ее ртом, сказала Мисси. Возьми ее ртом, и монета твоя, Фредди.

Сначала он занервничал и испугался, чувствуя, что это неприлично и даже как-то гадко, но потом встал на колени перед кроватью, наклонил голову, открыл рот и коснулся губами ее теплой кожи вокруг монеты. Он уже захватил ее, но Мисси прижала его голову к своей груди, и он ворочал языком монету, пока плоть, металл и тепло не слились в одно целое. Оба замерли и затаили дыхание, услышав приближающиеся шаги и голоса тетушек, и облегченно выдохнули, когда те прошли мимо двери комнаты. И только после этого, в полумраке, дразнящий вызов сменился простой откровенностью.

Это размер твоего сердца, сказала Мисси, обводя его ладонь своим указательным пальцем. Люби в свою меру.

В мою меру чего?

Того, что ты сможешь удержать. Если ты чувствуешь боль, значит эта любовь тебе не под силу. Ты не сможешь ее удержать. Захватишь чуть больше горсти, и ты уже в беде. Понимаешь? Ты меня слушаешь или ты уснул?

Я слушаю.

Что я сейчас сказала?

Ты сказала держать крепче.

Он услышал ее смех.

Ладно, хватит, сказала она.

Он вернул ей монетку.

Можно попробовать еще раз? – спросил он.

А где твое «пожалуйста»?

Пожалуйста, сказал он.

И снова наклонился к ее груди, а когда поднял голову с зажатым в зубах шестипенсовиком, вдруг решился на то, о чем ранее не мог и помыслить. Монета выпала из его рта, который затем нашел ее губы и впервые ощутил, как ему показалось, вкус настоящей жизни за пределами этих унылых стен, за пределами его самого. Он любил ее, и в этом был весь смысл всего на свете.

Она ответила на поцелуй, и весьма пылко. Он почувствовал ее язык у себя во рту; ощущение было приятным, и оно распространилось по телу, начало пульсировать у него между ног, но внезапно она вздрогнула всем телом и сбросила его с кровати на пол. А затем уставилась на него с потрясенным видом. То, что она почувствовала на его губах, не было вкусом страсти – то был вкус молозива. Так она узнала о своем состоянии, и это стало причиной ее стремительного отъезда.

Холодным мартовским утром, когда жизнь вокруг только начинала пробуждаться, его жизнь подошла к концу. На бумажке, подсунутой под дверь, ее рукой было написано:

«Не слишком увлекайся, Фредди…»

Однако он уже слишком увлекся.

«И никогда не забывай меня».

Никогда. Никогда. Никогда.

«Ливерпуль-стрит». Дрейк тупо уставился на табличку с названием станции. И лишь в самый последний момент перед закрытием дверей заметил, что Мисси вышла из вагона. Он успел всунуть свой чемодан между сходящимися створками, заставив их вновь распахнуться, и выскочил на платформу. Мисси шла впереди, ее платиновые волосы покачивались в такт шагам. Он чуть сдвинул назад шляпу, несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, и пошел следом, сохраняя дистанцию.

Она пересекла станционный вестибюль в направлении Бишопсгейтской лестницы. Когда она наверху исчезла из виду, он ускорился, прыгая через ступеньки, и в сумеречном свете разглядел ее переходящей улицу. Перед полицейским участком она ненадолго задержалась, как будто раздумывая, но, похоже, изменила решение и направилась по Брашфилд-стрит, мимо фруктового рынка. И вдруг остановилась. Он отвернулся, присел и сделал вид, будто завязывает шнурок. Она двинулась дальше, и он последовал за ней до Коммершиал-стрит, где она взмахом руки поприветствовала какую-то женщину перед входом в бар «Десять колокольчиков». Уже собравшись перейти улицу, она вновь остановилась, словно что-то вспомнив. С каждой пройденной улицей, казалось, один за другим отслаиваются, как шелуха, прошедшие годы. Резко свернув налево, она прибавила шагу. Свернула на Фолгейт-стрит, потом сделала еще один поворот и пошла в противоположном направлении…

Черт, этого не может быть, подумал Дрейк.

Но так оно и было.

Когда он вывернул из-за угла, на улице не было никого, кроме Мисси.

Она стояла посреди проезжей части, глядя на дом, который покосился, привалившись боком к соседним развалинам, – калека, лишь чудом еще не упавший. Именно так она и называла его, будучи в легком подпитии или в печали: дом-калека. Утечка и взрыв газа почти преуспели там, где не справились бомбы Гитлера.

Неосторожные слова уносят жизни, и непогашенные сигареты с ними в этом заодно, подумала Мисси, закуривая.

Затем подняла камень и бросила его в заколоченное окно. Она и сама не знала, почему так ненавидит этот дом, в свое время служивший ей пристанищем. Но он заставлял ее чувствовать себя ненужной и оскверненной в ту пору, когда всем ее достоянием была только юность.

Шаги за спиной прозвучали громко и зловеще на фоне ее мыслей. Она не обернулась. Только расправила плечи и выпрямила спину, став чуть выше.

Что вам нужно? – спросила она. Я заметила, что вы меня преследуете. Я могла бы обратиться в полицию, но это не в моем стиле. Никогда не было в моем стиле. Но у меня в кармане нож, и я…

Мисси, тихо произнес он.

…и я пущу его в ход, не сомневайтесь.

Он повторил ее имя. И вышел из тени детства в ее нынешний свет.

Фредди? – вымолвила она.

А он ничего не смог сказать, потому что сердце вдруг подскочило в груди и комом застряло у него в горле.

Они заняли столик в углу паба, за окнами которого вступала в свои права ночь. Звуковой фон был ненавязчивым и расслабляющим: болтовня завсегдатаев, звон бокалов, обмен дежурными шутками, потрескивание дров в камине. Время от времени кто-нибудь срывался на громкий хохот, который по цепочке заражал остальных и описывал круг по залу на манер детской игры в салочки. Дрейк и Мисси были даже рады этим отвлечениям, поскольку оба толком не знали, что сказать. Они выглядели уставшими и измотанными, но не замечали этого, искренне радуясь встрече. И они цеплялись за прекрасные минуты молчания, прежде чем следующая фраза вернет их в мир косноязычной прозаической обыденности.