Мы были связаны друг с другом на молекулярном уровне, как бывает только у солдат и подростков. Вне школы мы все время проводили вместе. Она уговорила меня бросить курить травку. Я последовала ее совету, потому что стала хуже учиться. Я же убедила ее, что стоит опять начать встречаться с парнями. Она утешала меня, когда усыпили Бастера, собаку, которая жила с нами с той поры, когда мне было пять лет. Я была с ней, когда умерла ее бабушка. Мы вместе учились водить машину, вместе разбирались с конфликтами, росли, становились женщинами.

У нас с Энни были самые близкие отношения, какие только могут быть между людьми: дружба в период, когда вы из ребенка превращаетесь во взрослого. Воспоминания об этом периоде вы храните всю жизнь, до могилы.

Потом случилось то, что и должно было случиться. Мы окончили среднюю школу. Я тогда уже была с Мэттом. Энн познакомилась с Робертом и решила поездить с ним по стране, прежде чем поступать в колледж. Я ждать не стала и сразу поступила в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. Мы поступили так, как поступают все: поклялись дважды в неделю звонить друг другу и сделали то, что делают все: сосредоточились на личной жизни и не разговаривали почти целый год.

Однажды я вышла из аудитории… и увидела ее. Она показалась мне дикой и прекрасной, и я почувствовала радость, и боль, и томление, пронзившие меня, как аккорд гитары Гибсона.

— Как дела, студентка? — спросила она, глядя на меня блестящими глазами.

Я не ответила, но обняла ее и чертовски долго не отпускала.

Мы отправились на ленч, и она рассказала мне о своих приключениях. Они проехали через пятьдесят штатов почти без денег, многое повидали, многое совершили. Сексом они занимались в настолько необычных местах, что разнообразия хватит на всю жизнь. Она таинственно улыбнулась и положила на стол руку:

— Смотри.

Я увидела обручальное кольцо, ахнула, как от меня и ожидалось, мы засмеялись и долго говорили о будущем, о предстоящей свадьбе. Нам казалось, что мы вернулись в среднюю школу.

Я была ее подружкой на свадьбе, а она на моей. Они с Робертом переехали в Сан-Франциско, мы же с Мэттом остались в Лос-Анджелесе. Шло время. Но я не забывала каждые шесть-семь месяцев звонить ей, и мы снова оказывались в том дне, когда прогуляли уроки, и опять были молодыми, свободными и счастливыми.

Роберт, поганец, вскоре ее бросил. Через несколько лет я проверила его по нашим данным, надеясь обнаружить, что он ничего в жизни не добился и несчастен. Но выяснила, что он погиб в автокатастрофе. Я до сих пор не знаю, почему Энни никогда мне этого не говорила.

Когда я начала работать в Бюро, я имею в виду, по-настоящему работать, время между звонками растянулось до года. Затем до полутора. Я согласилась стать крестной ее дочери, но — стыдно признаться — видела крестницу лишь однажды, а Энн вообще не видела мою дочь. Что еще сказать? Жизнь шла вперед, как ей и положено.

Кто-то может меня осудить. Наплевать! Я только знаю, что не важно, сколько мы не общались, год или два. Когда мы разговаривали, казалось, что никакого времени в принципе не существует.

Примерно три года назад умер ее отец. Я сразу же поехала к ней и провела в Сан-Франциско больше недели, помогая ей. Или стараясь помочь. Энни выглядела постаревшей, опустошенной, измученной. Меня тогда поразило странное обстоятельство: переживания и возраст сделали ее еще красивее. В ночь после похорон мы сидели на полу в ее спальне, и она плакала в моих объятиях, а я шептала ей в волосы слова утешения.

Когда умер Мэтт, она мне не позвонила, что, впрочем, естественно. Энни ненавидела новости, она никогда не смотрела по телевизору новостные программы и не читала газет. Так что она просто не знала о том, что случилось. Я тоже ей не позвонила, сама не знаю почему.

Я думаю об Энни по дороге в Бюро. Думаю и дивлюсь своей реакции на ее смерть. Я ощущаю печаль. Даже скорбь. Но это чувство не столь велико, каким должно быть.

Уже подъезжая к Бюро, я осознаю, что вместе с Энни ушла моя молодость. Сперва любовь, теперь дружба… Люди, олицетворяющие мою молодость, ушли. Возможно, потеря Мэтта и Алексы переполнила чашу страдания. Наверное, поэтому я не горюю по Энни так, как хотелось бы.

— Какого черта ты здесь делаешь, Смоуки?

Это Джонс, мой старый спонсор, теперь заместитель директора. Я удивляюсь при виде его. Не то чтобы он не был предан делу и брезгует окопами. Просто ему незачем быть здесь, а дел у него невпроворот. Что такого необычного в этом деле?

— Мне позвонила Келли, сэр. Она рассказала об Энни Кинг. Оказывается, убийца оставил для меня записку. Я еду в Сан-Франциско.

Он покачал головой:

— Ни в коем случае. Ни за что, мать твою. Она твоя подруга, а это значит, что ты не имеешь права даже прикасаться к этому делу. Вдобавок, ты до сих пор еще не получила медицинской справки с разрешением на работу.

Келли пытается подслушивать, и Джонс это замечает. Он жестом велит мне идти к его машине и по дороге закуривает сигарету. Все уже высыпали из офиса и ждут команды ехать в частный аэропорт. Он глубоко затягивается, я с завистью наблюдаю за ним. Я забыла свои сигареты дома.

— Могу я взять одну, сэр?

Он удивленно поднимает брови.

— Я думал, ты бросила.

— Начала снова.

Он пожимает плечами и протягивает мне пачку. Я вытаскиваю сигарету, и он подносит мне огонек. Я глубоко, с наслаждением затягиваюсь.

— Послушай, Смоуки. Ты же знаешь порядок. Достаточно давно здесь работаешь. Твой психотерапевт держит все, о чем вы говорите, в глубокой тайне. Но раз в месяц он сдает отчет, где описывает твое состояние.

Я киваю. Я знаю, что это так. Я не воспринимаю это как нарушение конфиденциальности. Здесь речь идет о том, могу ли я представлять ФБР. Или держать в руке пистолет.

— Я получил такой отчет вчера. Хиллстед пишет, что тебе еще долго работать над собой и что ты не готова вернуться в Бюро. Точка. И вдруг ты появляешься в шесть утра и выражаешь желание отправиться на место убийства. — Он яростно трясет головой. — Как я уже сказал, ни за что, мать твою.

Я затягиваюсь сигаретой, верчу ее в пальцах, наблюдаю за Джонсом и придумываю, что сказать. Начинаю понимать, почему он здесь находится. Из-за меня. Потому что убийца написал мне. Потому что он спокоен.

— Послушайте, сэр. Энни Кинг была моей подругой. Ее дочь жива. У нее больше никого нет из родных. Отец умер, а я ее крестная мать. В любом случае я полечу во Фриско. Я только прошу у Бюро оказать мне любезность — подбросить до места.

Джонс затягивается, дым попадает не в то горло, он начинает кашлять.

— Ладно тебе! Хорошая попытка, но ты что, забыла, с кем, блин, разговариваешь? А, агент Барретт? — Он тычет в меня пальцем. — Я тебя хорошо знаю, Смоуки. Не вешай мне лапшу на уши. Во-первых, твоя подруга убита — мне, кстати, очень жаль — и ты хочешь поехать, чтобы влезть в это дело. Но я не могу тебе позволить им заниматься. Когда дело касается тебя лично, ты не имеешь права на расследование. Так сказано в инструкции. Во-вторых, ты подумываешь о самоубийстве. В таком состоянии нельзя ввязываться в криминальное дело.