Совсем память дырявая стала… Зато с легкостью вспоминаешь всякие незначительные подробности. Да, он жил в отеле и часто ездил в Бельгию. Весь следующий вечер я повторяла эти слова, словно припев колыбельной, которую напеваешь ночью, чтобы уснуть. Но почему же Моселлини называл Жаннет Мертвой Головой?

А воспоминания, что таятся в других, еще мучительнее. С той поры прошло несколько лет, и как-то раз Жаннет навестила меня в Нейи. Это случилось недели через две после свадьбы с Жан-Пьером Шуро. Я всегда звала его только так: Жан-Пьер Шуро. Наверное, потому что он был гораздо старше меня и говорил мне «вы». Жаннет позвонила три раза, как я ее и просила. Какое-то мгновение я колебалась: открывать или нет. Но это было бы глупо, ведь у нее имелся номер телефона, да и адрес она знала. Она вошла, вернее, проскользнула в дверной проем, словно вор. В гостиной она огляделась: белые стены, низенький столик, стопка журналов, лампа с красным абажуром и портрет матери Жан-Пьера Шуро над диваном. Покачала головой, но не произнесла ни слова. Потом захотела осмотреть всю квартиру. Ее немало удивило, что мы спали отдельно. Войдя ко мне, мы улеглись на кровать.

— Значит, мальчик из приличной семьи? — спросила она и рассмеялась.

Я с ней не виделась после встречи в отеле на улице Армайе, и от такого смеха мне стало не по себе. Я боялась, что все пойдет по-прежнему, как во времена «Галопа». Правда, тогда на улице Армайе она сказала мне, что больше не общается с остальными.

— Подходящая комната для молодой девушки.

На комоде у меня стояла фотография Жан-Пьера Шуро в темно-красной рамке. Жаннет приподнялась и прищурилась на снимок.

— Должно быть, милый паренек… Но почему вы живете в разных комнатах?

Она снова расположилась на кровати рядом со мной. Честно говоря, лучше бы мы встретились где-нибудь в другом месте. Я боялась, что она будет чувствовать себя неловко в присутствии Жан-Пьера Шуро и мы не сможем спокойно поболтать наедине.

— Небось испугалась, что я заявлюсь со всей компанией?

Она рассмеялась, но уже не так весело, как минуту назад. Да, действительно, даже в Нейи я боялась случайно встретиться с Аккадом. Удивительно, как он не нашел меня в отеле на улице Этуаль, а потом на улице Армайе.

— Расслабься… Их уже давно нет в Париже… Уехали в Марокко…

И она положила руку мне на лоб, словно хотела успокоить.

— Надеюсь, ты не рассказывала мужу о наших развлекухах в «Кабассю»…

Она вовсе не острила. Я даже поразилась, насколько грустно зазвучал ее голос. Это ее приятель Марио Бей, в темных очках и с руками пианиста, употреблял такое выражение, когда приглашал нас с Аккадом провести время в одной гостинице на окраине Парижа.

— Тихо как здесь… Не то что в «Кабассю». Помнишь?

…Воспоминания, от которых хочется крепко зажмуриться, словно от яркого света. Хотя, когда мы с Роланом возвращались от Ги де Вера, с Монмартра, глаза у меня были широко открыты. Все казалось мне более ясным, более отчетливым, резкий свет ослеплял меня, и я уже начала привыкать к этому ощущению. Однажды ночью, в «Галопе», я видела такой же свет, когда мы сидели вдвоем с Жаннет за столиком у входа. Из посетителей оставались только Моселлини да еще картежники за кованой решеткой. Мать давно уже должна была вернуться с работы. Я все думала — будет ли она волноваться, не застав меня дома? Я почти жалела о том случае, когда она отправилась искать меня в комиссариат Гран-Карьер. У меня было предчувствие, что она вряд ли сможет сделать такое еще раз. Я была слишком далеко. Чем больше старалась успокоиться, тем сильнее становилась моя тревога. Мне стало трудно дышать. Жаннет наклонилась ко мне и произнесла:

— Ты совсем бледная… Что-нибудь не так?

Я хотела было улыбнуться, но вместо этого получилась какая-то гримаса.

— Нет… Ничего…

С тех пор как я начала уходить по ночам из дома, со мной стали случаться короткие приступы паники, или, вернее, «гипотонии», как выразился аптекарь на площади Бланш, когда я попыталась объяснить ему свое состояние. Но каждое произнесенное мною слово казалось мне лживым или бессмысленным. Лучше было молчать.

На улице меня неожиданно охватывало ощущение пустоты. Первый раз это случилось у табачного магазина, недалеко от «Сирано». Вокруг было много людей, но бодрости мне это не придавало. Упади я в обморок, они продолжали бы идти по своим делам, не обращая на меня ни малейшего внимания. Гипотония. Отключка. Усилием воли я заставила себя встряхнуться и прийти в себя.

Тем вечером я зашла в табачную лавку и купила марок, открыток, ручку и сигареты. Потом села за стойку, положила перед собой открытку и стала писать. «Еще немного терпения. Уверена, что все к лучшему». Я прикурила сигарету, наклеила марку. Кому же это послать? На каждой открытке мне захотелось написать несколько ободряющих слов вроде таких: «Прекрасная погода, я отлично провожу время. Надеюсь, что у вас все идет хорошо. Обнимаю, до скорого». Я представила себя сидящей рано утром на берегу моря и надписывающей открытки друзьям.

— Как ты себя чувствуешь? Лучше? — спросила Жаннет. Ее лицо еще больше приблизилось к моему. — Хочешь, выйдем на свежий воздух?

Никогда еще улица не казалась мне такой тихой и безлюдной. Старомодные фонари… Но достаточно было сделать по ней всего пару сотен шагов вверх, чтобы натолкнуться на субботнюю толпу, на сверкающие вывески «Лучшие красотки в мире!», автобусы с туристами перед «Мулен Руж»… Весь этот шум меня пугал, и я сказала Жаннет:

— Мы могли бы остаться на среднем из кругов…

Мы двинулись туда, где виднелись огни, по направлению к перекрестку с Нотр-Дам-де-Лоретт. Потом мы развернулись и пошли по другой стороне улицы, в обратном направлении. По мере того как мы спускались по улице, по темной ее стороне, мне становилось все легче. Главное, не останавливаться. Жаннет сжимала мою руку. Так мы дошли почти до улицы Тур-де-Дам, и Жаннет произнесла:

— Как насчет снега?

Я не поняла точного смысла этой фразы, но слово «снег» меня поразило. У меня появилось такое впечатление, будто он пойдет с минуты на минуту и тишина вокруг нас от этого станет еще глубже. И мы услышим только, как он хрустит у нас под ногами. Где-то пробили часы — не знаю отчего, но мне показалось, что они возвещают полночную мессу. Жаннет шагала впереди, увлекая меня. Мы добрались до улицы Омаль, где дома стояли погруженные во тьму. Можно было подумать, что мы идем вдоль одного и того же фасада, который тянется во всю длину улицы.

— Идем ко мне… примем немного снежку..

Пока мы шли к ней, надо было бы спросить, что означает эта фраза. Черные фасады зданий усиливали ощущение холода. Шаги звучали отчетливо, словно во сне.

После я часто ходила по этой улице, одна и с Жаннет. Иногда я забегала к ней днем, иногда оставалась на ночь, если мы слишком засиживались в «Галопе». Она жила в отеле на улице Лаферьер, в районе первого круга. Улица эта образовывала крутой поворот, и там всегда возникало ощущение оторванности от всего мира. Медленный лифт с решетчатой дверью. Комната Жаннет располагалась на последнем этаже, а может быть, и в мансарде. Кажется, лифт туда не доходил.