Борис ни у кого не спрашивал советов, даже у своего дяди-постельничего, а у сестры изредка спрашивал, посидев наедине какое-то время в ее обществе, сжимая ее теплые ладони в своих руках. Вот и сейчас он хотел услышать нежный голос Ирины, получить ее совет: как быть с мятежниками? Знамо дело, надобно наказать многих земцев, купцов из партии Шуйских… Не миловать же всех причастных к мятежу и ждать следующего бунта «из-за бесплодия царицы»… Дионисия-митрополита, выступившего на стороне партии Шуйских, тоже менять надо… Легко обозвать «божьим делом» людские интрижки, дела суетные и корыстные боярские, которые обтяпываются всуе, да именем Господа прикрываются…

«Эх, люди, грешные и смешные, в рясах и без ряс, с крестом и без креста, совестливые и бессовестные… Неужели средь людей жить и по-волчьи выть?… И озираться, и клыков бояться?… – думал Годунов, сжимая ладони сестры. – А ведь надо гнать взашей Дионисия. Не успокоится тот, будет вновь талдычить о бесплодии царицы. Кого ставить на митрополичий стол?… Конечно, архиепископа Иова… Вот спрошу на этот счет сестру… Пусть попросит нового митрополита Иова помолиться Господу Богу о чадородии царицы… Не мне же умолять того…»

Он усмехнулся своим тайным мыслям, вспомнив, как его дядя Дмитрий познакомил его, совсем юного отрока, с игуменом Старицкого Успенского монастыря. Пригодится Годуновым этот архимандрит, вещал тогда дядя Дмитрий племяннику Борису. Так как Старица была одним из центров опричнины, постельничему царя Дмитрию ничего не стоило обратить внимании Ивана Грозного на грамотного, обученного благочинию и страху божьему игумена Иова, в результате чего тот сначала был избран настоятелем Старицкой обители в сане архимандрита, а в 1571 году переведен из Старицы в Москву, сначала в Симонов монастырь архимандритом, а в 1575 году – архимандритом царского Новоспасского монастыря. А дальше уже не дядя Дмитрий, а племянник Борис Годунов содействовал продвижению Иова в епископы Коломенские и назначению архиепископом Ростовским в 1586 году.

«Не ездила сестра в Коломну и Ростов с просьбой отмолить владыке Иову ее способность к чадородию, а теперь придется царице в ножки броситься к новому митрополиту уже в Москве, чтобы зачать дитя и разродиться бременем. Только надо и постнику-молитвеннику супругу Федору, надеясь на божью помощь при зачатии, самому не плошать…Да и мне пора подумать о зачатии сына-наследника… Пусть молится митрополит Федор за чадородие царицы Ирины и супруги конюшего Марии…»

Ирина, словно уловив ход мыслей любимого брата, нежно, немного лукаво улыбнулась доброй девичьей улыбкой, освободила свои ладони из рук Бориса и, протянув чашу с морсом брату, сказала нежным, журчащим голосом:

– Выпей царского клюквенного морса, сокол мой ясный. Тревожные были у тебя думы, Борис. А потом тревога испарилась незаметно как-то, по твоим глазам спокойным это вижу и сердцем чувствую…

– Я скоро помогу владыке Иову взойти на митрополичий стол…

– А владыка Дионисий?

– Сгоню его. Больно Шуйских слушал, потакал им, требующим твоего развода с царем…

– Знаю, Федор мне говорил об этом. Он отказался разводиться… Он меня крепко любит…

– Этого мало, Ирина. Как изберут владыку Иова митрополитом, пойдешь к нему на исповедь и попросишь его молиться за царя с царицей, чтобы Господь помог их чадородию…

– Непременно пойду к владыке Иову и попрошу молиться за нас всех…

– И царю, всем известному постнику и молитвеннику, намекни нежно, что тому надо надеяться не только на божью помощь для чадородия царицы, но и почаще исполнять свои обязанности царя-супруга…

– Намекну, Борис… И митрополита упрошу молиться за нас, и сама буду молиться… Скажи, опасность боярская и земская миновала?…

– Еще не миновала… Придется наказывать мятежников… даже казнить придется, сестра, чтобы другим бунтовщикам неповадно было царицу обвинять в бесплодии и гнать в монастырь, как нашу родственницу Соломонию… Толща зла боярская и земская страшит меня… С Шуйским кое-как справился… Так ведь придется скоро с Романовыми биться… Вот такие качели, сестрица, то с теми, то с другими… Всем им хочется властвовать в государстве, богатеть, чтобы богачи из их партий богатели, а все остальные беднели, особенно бедный народ пуще прежнего беднел…

– Только будь помягче, брат, с наказаниями бунтовщиков, постарайся обойтись без казней…

– Нельзя без наказаний, да и без казней нельзя, сестра, потому что без страха Божьего инок – не инок и народ – не народ… Народ должен быть богобоязненным, уважающим царя с царицей, первых властителей государства…

Скоро Ирина Годунова узнала дворцовые новости: были казнены шестеро купцов-бунтовщиков, поддержавших интригу Шуйских и вмешавшихся в дело о разводе царя и царицы. Многие Шуйские были отправлены в ссылку. Разного вида наказаниям, пожестче и помягче, были подвергнуты многие дворяне и торговые люди. Митрополит Дионисий и епископ Крутицкий Варлаам, пытаясь как-то смягчить репрессии Годунова, попытались «открыть глаза» Федору Ивановичу на неслыханные злодейства его конюшего и первого великого боярина.

Только нерадивые заступники Дионисий и Варлаам, по словам летописца, «видя изгнание бояр и видя многие убийства и кровопролития, начавши обличать Годунова перед царем», сами подверглись опале, были лишены сана и сосланы в Хутынский монастырь в октябре 1586 года. Через год Дионисий умрет в этом монастыре, где он в молодости был игуменом. Из ссылки целым и невредимым вернется домой из всех Шуйских помилованный Годуновым в знаковом 1591 году Василий Иванович Шуйский, будущий «боярский царь», который закончит жизнь в польском плену. Князя Андрея Шуйского одни верные люди Годунова удавили в Каргополе. Другие его верные люди схватили князя-героя Ивана Петровича Шуйского и отвезли знатного пленника на Белое озеро, где замучили «огнем и дымом» сырых подожженных дров. Еще один князь-герой, отличившийся в битве при Молодях 1572 года, Михаил Воротынский, принял такую же мученическую смерть от «благодарных соотечественников» из резко усилившейся боярской партии Годуновых.

При прямом и непосредственном содействии Годунова его ближайший сподвижник владыка Иов собором епископов в конце 1586 года был возведен в митрополиты Московские. Не тогда ли у Годунова отточилась идея его взлета: стать первым избранным народом «не природным» царем, с благословления первого в русской истории патриарха. Ведь умный и деятельный Борис Годунов хотел служить Руси до введения патриаршества и после него, до своего восшествия на царский престол и на царском престоле.

Долгое время русская православная церковь продолжала тешиться тем, что во главе ее стоит митрополит – из множества митрополитов в православном мире, – а наверху иерархической лестницы возвышались фигуры великих патриархов: Константинопольского, Александрийского, Иерусалимского и Антиохийского. Рождение идеи «русского патриарха» на московском столе произошло сразу же после падения Константинополя, а развитие этой идеи происходило по мере усиления Османской империи, когда, по факту, все патриархи стали жить и осуществлять требы на ее расширившейся территории. Но и Русское царство заметно расширилось после падения Константинополя и «стояния на Угре» 1480 года, когда Русь государей Ивана Великого и его сына Ивана Младого вышла из даннического подчинения ордынским ханам.