Бородач Брюхенфильд, принявший уже сто пятьдесят граммов хорошего коньяка, проповедовал свое, посвящая юнцов и девиц, сидевших подле, в тайны античной морали. Играла легкая музыка, кто-то уже пританцовывал, кто-то даже напевал… Самсон Маэстрин, уписывая салат из кальмаров, орал о тайне роскомресповского рока, которая заключалась, по его мнению, в творчестве Цоя, Макара и Гребня, а также в его, маэстринских, песнюшках. Члены его группки ему поддакивали, а студент Хамин под этот шумок слопал половину здоровенного карпа, выставленного в качестве украшения стола. Всем было очень неплохо, вечеринка удавалась.

…Гарри с Шутягиным появились, когда веселье перешло в свою срединную, т. е. наиболее приятную стадию. Большинство гостей уже изрядно налопалось, и теперь – кто плясал польку-бабочку с бабочками же, кто играл на потасканной гитаре на кухне, кто немузыкально пел, а кто – и вовсе занимался торопливой любовью в третьей комнатке, пустой и темной, со сваленной там верхней одеждой. Влас с Леной находились во второй комнате и о чем-то мило беседовали, Брюхенфильд, принявший уже все 350 граммов, орал на весь зал о сладости и нужности эпикурейства, готовясь даже наглядно объяснить окружающим, в чем оно заключается. Вошедший Евгений, бывавший здесь часто, представил создателя – имя Наркизова сделало небольшой переполох: многие были наслышаны о его выходке у Заревича, а некоторые догадывались и о большем. Самсон, увидевший Гарри, не доел винегрет и моментально ретировался, прихватив, правда, с собой початую бутылку «Рислинга». Брюхенфильд лично подошел к создателю и долго тряс в своих пухлых лапках твердую ладонь Наркизова, приглашая присоединяться к умной беседе. Гарри поморщился, но, подумав, пошел вместе с главой "киников” к столу. Шутягина немедленно утащили на кухню: играть и только играть!

Осмотревшись и немного послушав бредни Брюхенфильда и Дерибаса Колбаскина, создатель пошел в атаку. Вскоре ни к чему не обязывающий разговор о Древнем Риме был искусно сведен создателем к беседе о "стонущей и гибнущей России". Малышня, хорошо пред тем нализавшаяся, орала, что нужно идти и громить все подряд, в частности, для начала поджечь Юник и выгнать ворюгу Протухова! Один из первокурсников даже продекламировал грозное послание Ивана Шупкина: «Свободой с великой любовью, свободой, свободой дыши! Ведь это залитые кровью изломы российской души!» Студенты поопытней, зная, чем заканчиваются подобные беседы, моментально рассосались. Поликарп, прижимая к себе бабешку в рыжем платье, улыбался и убедительно возражал Гарри, что все это уже было, что Лысый гений ничем не хуже Юлия Цезаря и Наполеона. Создатель, поняв, что его призывы ни к чему толковому привести тут не могут, встал и, прихватив с собой азартно слушавшую его симпатичную девицу лет восемнадцати, отправился на поиски Шутягина. В зале гремел новый шлягер на стихи другого известного поэта: «Эй, вы там – на другой стороне холма… как вы там – на другой стороне холма… Я кричу!».

Однако, как-то так получилось, что вместо Шутягина на другой стороне стола Гарри обнаружил полный стакан водки, который тут же и выпил, закусив соленым огурцом. Затем без церемонии девушка-попутчица с короткой стрижкой Юлия была посажена на колени и под агитационные призывы совершенно соблазнена. Впрочем, ей и самой, казалось, было интересно "попробовать" мужскую силу главы местной демократии, как она почему-то представила себе Наркизова. Гарри Всеволодович еще раз выпил водки, но уже с девочкой на брудершафт, после чего не привыкшую к таким возлияниям Юлию пришлось вести в ванную чистить желудок. Создатель предоставил это неприятное дело подвернувшейся Васильчиковой, а сам обратил свое внимание к танцам. В это время, как раз после гитарного исполнения Вити Плиева прекрасного текста про золотые шары, опустившиеся на планки ограды, завели новую песню западной группы «Хан Батый». Пляски быстро достигли апогея и грозили выскочить из рамок; хозяина вызвали переговорить на кухню, и гости веселились вовсю!

Шерстова в коротенькой синей юбочке, белой блузке и с голыми коленками лихо переставляла свои чудные ножки, попутно поправляя руками растрепавшиеся волосы. Возле нее вовсю трудились рокеры из "Омерзения", но походили лишь на гадких болотных лягушек возле царевны, другие девушки выглядели довольно прилично, но в своих дурацких черных чулках (последний крик западной моды, дошедшей через пять лет до Роскомреспа) сильно уступали белоногой и симпапопистой Леночке. Рядом топтались поэты-морданисты, плясавшие еще хуже, чем они писали стихи. Среди них выделялся Плиев, да и то – своей долговязой фигурой. Гарри, поймав ритм, вылетел в центр танцующего круга и, припомнив столичные пляски, забился в судорогах ужаленного любовью зверя, ошарашив окружающих плясунов.

Предмет, которому создатель посвятил свои движения, был, без сомнения, Шерстова… Вскоре танцующие с удивлением заметили, что Лена и Гарри абсолютно никого не замечают вокруг себя и кружатся в каком-то одним им внятном, бешеном ритме. При этом они посылали друг другу взгляды, переполненные такой ненавистью, что их можно было принять за участников некоего конкурса с обязательным победителем. Многие остановились, чтоб до конца проследить за этой дуэлью девушки и мужчины. Быстрая композиция группы "Дю папле" завершилась, и без перерыва грянула другая, знаменитая «АББА»-вская – столь же стремительная. Гарри давно взмок и выдохся, но не сбавлял взятого ритма. Лена, сильно побледневшая, уже пару раз прикусила свои яркие губки, но и она не собиралась сдаваться. Вторая песня была уж близка к завершению и грозила перейти в третью, когда грозный Гарри замер и с криком "Победила" сделал шаг вперед и прижал к себе обессилевшую Шерстову. Та сама пала в его объятия и, передохнув, тихо сказала: "Пойдем! Надо с тобой поговорить".

Обнявшись, наши герои вышли из залы и очень медленно двинулись к выходу. Плиев удивленно проследил за движением Шерстовой и стал спрашивать, куда это делся Влас… Лена торопливо надела чьи-то валявшиеся в коридоре тапочки и стала открывать дверь квартиры. Наркизов других тапок не обнаружил и завозился со своими грязноватыми полусапожками. Дверь квартиры вдруг, без всяких усилий Лены, стала раскрываться сама, и… изумленной Шерстовой представился сам Кобельков с парой бутылок шампанского в руке.

– Ты это куда, дорогая… – начал, но не закончил пиит.

– Слушай, друг, дай тапки! – совершенно спокойно обратился создатель к обомлевшему Кобелькову.

– А, что? – замялся Влас, туго соображая, как же могло произойти такое. – А кого тебе, Наркизов, еще дать?

– Не кого, а чего! Мы ж филологи, ась? – Гарри всеми членами чувствовал, что набухает очередной грязноватый скандал. Но он лишь получал от этого непередаваемое наслаждение.

– Гарри, пойдем, что ты! – крикнула Лена из коридора.

– И куда вы пошли? – задал Влас совершенно глупый вопрос.

– Куда надо, тебя забыли спросить! – грубил создатель. – Тапок-то жалко?

– Тапок, конечно, не жалко, – задумчиво сказал Колчак Деникинский. – Жалко остывших чувств…

– Милый, возьми мои! – Шерстова подскочила к мужчинам и, сбросив с себя тапочки, мало подходившие Гарри, потянула создателя за дверь. – Идем, я на перила сяду…