Шерстова с испачканным помадой лицом и в слезах, подлетела к Наркизову, но он злобно оттолкнул ее. Хотя Гарри и был в душе доволен разрешившимся скандалом, но сам он был прилично побит… Быстро надев куртку, создатель, растолкав каких-то ротозеев, выскочил за дверь негостеприимной квартиры. За ним быстро ушел и Шутягин, не простившись с приятелями, так подло его предавшими. Протрезвевшая Юля, частично соблазненная создателем и совершенно не замеченная им во время битвы, разревелась в прихожей, когда ей объяснили причину скандала. Потом она вдруг начала выражать свои девичьи претензии Ане Васильчиковой, попутав все и вся.

Разобиженный Кобельков, убедившись, что создатель убрался восвояси, разорался и потребовал сатисфакции: хрен знает от кого. Растишкина начала приставать с вопросами к Шерстовой, но Лена послала ее так далеко, что поэтесса сильно покраснела… Один лишь Брюхенфильд, принявший за вечер все 500 граммов коньяка, литр пива и 300 граммов какой-то жидкости, оставленной на столе без присмотра, благодушествовал и говорил, что вечер удался сегодня, как никогда. Затем, без перехода, он громко завыл песню: «Шумел камыш, деревья гнулись…». Кобельков мягко попросил его угомониться и не травить душу.

Гарри летел с верным Шутом по ночному Городу и клял матом всех современных поэтов, начиная с гнусного Гангнуса. Шутягин пробовал оправдывать их, но скоро приткнулся, потому что сильно потрепанный создатель уж очень грозно поглядел на него. Попутно Наркизов обругал весь Город, университет, студентов, рокеров и местных бабёшек, создающих всем проблемы… Закончил он филиппикой против бездельников из Круга, которых, слава Богу, на вечеринке якобы не было.

– Один-то, кроме меня, был, – прервал выступление Шутягин.

– Кто, этот подлый Маэстрин?

– Самсон сразу убежал, как ты пришел…

– Ну, так кто же?

– Лассаль! – сказал Евгений. – Он пришел, когда ты танцевал с Шерстовой.

– Вот так и пришел, – Гарри облизал разбитые губы. – И не помог нам?

– Он же друг Брюхенфильда, – зачем-то пояснил Шутягин. – Да и Кобелькова давным-давно знает.

– Значит, это был Лассаль?

– Что, – не понял его Шут.

– Все! До свиданьица… – и создатель торопливо распрощался с музыкантом у входа в общагу университета.

4. Конферансьон

А между тем в Юнике… назревал скандал! И связан он был отнюдь не деятельностью Гарриного Круга, а с более пикантными обстоятельствами. Один из преподавателей ФЛ-фака некто Роман Карлович Томин, знаток народных говоров, решился в свете последних событий гласности и плюрализма на открытое возмущение. Он подумал, написал да и, перекрестившись, отправил в «Высшую Газету» открытое письмо Главному Красолову о фактах вопиющего беззакония, творящегося в городском Юнике. Письмо там прочитали, почесали лысину, взяли да и напечатали, опять-таки в свете последних событий в Трансильвании. А там ни за что, ни про что местные жители, которых между делом расстреливали на площади, взяли да и поймали, а потом и повесили местного тирана Барбареску вместе с его вороватой женой.

Итак, письмо Томина в «Высшей Газете» напечатали: и весь читающий Роскомресп с изумлением узнал о печальных фактах местного значения: взятки за поступление в университет, наглое воровство казенных средств, использование выделяемых государством кредитов отнюдь не на учебные нужды и на научные изыскания. Ректор Протухов и декан Титоренко, перетрусившие поначалу, побежали виниться к главе Города Тазкову, перетрусившему еще больше. Быстро договорившись и спрятав ненужные концы в воду, они, немного успокоившись, стали ожидать приезда Высокой комиссии из столицы. Но страна уже переключилась на другие яркие события и университетское начальство успокоилось окончательно…

Тогда-то и было принято решение собрать в университете Общее красоловское собрание и исключить "клеветника Томина" из партии, а заодно и уволить из Юника навеки. Однако местные демоносцы во главе с их лидером Гором Голиковым, опираясь на мнение интеллигенции Города, добились-таки, чтоб собрание было открытым, с участием всех заинтересованных сторон. Тазков тут же самоустранился от скандала, а Протухов свалил подготовку и проведение этого Конферансьона на бедного Титоренко и проректора Хапова. Делать было нечего, и Яков Васильевич взялся за дело не шутя. Праздник Великого Переворота несколько задержал мероприятие, но его время пришло.

10 ноября 198… года, несмотря на не учебный день, оба входа Юника были раскрыты настежь. Представители ментуры, ОХРы и прочих соответствующих служб толпились у входов, проверяя документы входивших. Пропуском было как удостоверение сотрудника Юника, так и студенческий билет. Немногочисленные городские журналисты сбежались на скандал, как мухи слетаются обычно на то, о чем, впрочем, и говорить не стоит. Студенты, проспавшиеся после праздника, входили, выходили и всячески затрудняли работу местным ментурианам. Появилась делегация демоносцев во главе с их Гором Голиковым, толстым и важным, как поросенок. Ментуриане решительно бросились не пускать их, но Гор апеллировал к местным властям и демоносцев нехотя пустили. Прискакавшую на мероприятие Анну Васильевну тоже почему-то долго не пускали, пришлось ей от входа звонить ректору. Илларион Барухович сослался на нездоровье, пообещал прислать вместо себя секретаря и бросил трубку, даже не ответив на вопрос Поддубиной. Последними подъехали члены Высокого судилища: проректор Хапов, чье имя упоминалось в письме Томина чаще всего, главный обвинитель от ФЛ-фака О.И. Заревич, два

тусклых товарища из Билибинска с постными лицами и одинаковыми кейсами в руках, секретарь Протухова Васька Савостиков, какой-то тип с мрачным видом и загадочным значком на лацкане пиджака. Титоренко лично выскочил встречать комиссию, уточняя диспозицию сражения. Остальные деканы факультетов, как их ни звали, на Конферансьон в итоге не прибыли.

Действо должно было состояться на втором этаже Юника, где находился Зал Актов, весьма облезлый и напоминающий школьную столовую. Младокрасоловский актив под руководством Ответственного студента постарались привести зал в норму, но это им не очень удалось… У самого входа в зал стоял Роман Томин, весьма довольный произведенным им шумом. Это был невысокий сорокалетний мужичок, с негустой шевелюрой темных волос, в очках и с папочкой, где находились все компрометирующие материалы. Возле него стояли студенты-оппоненты, готовые сегодня ко всему. Поодаль толпились младокрасоловы, с любопытством посматривая на папочку Томина. Студенты и преподаватели, входившие в зал, посматривали на титоренковцев с нескрываемым презрением, но те не особенно смущались.

Зал уже был забит студентами и преподавателями всех факультетов, но факфиловцы все же здесь преобладали. Почти все действующие круговцы присутствовали на мероприятии, ища глазами своего вождя. Но Гарри вместе с Тассовым непонятно как очутились вместе в компании преподавателей: тут был и зарубежник Юрий Наумович Мант, худой умный еврей в очках и замшевой коричневой куртке, и преподаватель современного русского языка Магнолия Семеновна Колобродина, в длинном голубом платье, абсолютно ей не шедшем, и небезызвестный мудрец Кирюшин Николай Васильевич, и лицо ФЛ-фака Виктор Владимирович Туус, и препод-весельчак кафедры фольклора Илья Ростиславович Лихтенштейн, и элегантная Людочка Чернобрюхова, ассистентка кафедры литературы, и некто Александр Витальевич Чимбуркевич с донкихотской бородкой, и кое-кто еще, о ком говорить, вовсе не стоит. Еще в самом начале мероприятия Гарри, едва пришедший в себя после битвы у Кобелькова, хотел было переговорить с некоторыми круговцами, но, поняв, что потом не найдет себе места в забитом зале, решил остаться. Он подмигнул хорошенькой ассистентке Людочке и развязно поздоровался с Туусом и Тассовым.