— Вот видишь, — сказала себе Белла, — ты все-таки оказалась сегодня рядом с голым мужчиной, и притом без всяких обычно связанных с этим неудобств. Ни тебе вымученных каламбуров, ни лапанья за задницу, ни последующего цистита, ни необходимости знакомить его с мамой. Все устроилось просто чудесно.

Она порылась в сумке, надеясь наткнуться на острый карандаш, и, взглянув на натурщика, подумала, что, как только начинаешь смотреть глазами художника, нагота теряет свое значение. Человек превращается в облеченный плотью скелет, в сочетание объемов и плоскостей, света и тени. Ах, если бы она всегда могла видеть людей, как сейчас, во всей их простоте! Однако само по себе рисование не казалось ей простым, отнюдь. Например, как передать эту согнутую в колене ногу, ведь сначала на листе она кажется сломанной? Или нарисовать эти отвисшие мускулы так, чтобы они не были похожи на куриные потроха? Но чем больше смотришь, тем больше видишь и учишься. А если есть талант, то простая фиксация превращается в нечто большее, во что-то столь же далекое от реальности, как ты сама. Можно прожить на земле тысячу лет (или тридцать три года, что тоже не очень легко) и так ничего и не понять об окружающих тебя людях. На этой мысли все осознанное ушло, и она полностью погрузилась в рисование.

Только когда наступил перерыв и натурщик сошел с подиума, Белла, словно очнувшись от транса, по-настоящему разглядела комнату и находящихся в ней людей. Она заморгала, как будто вокруг зажегся яркий свет, все еще находясь во власти форм и образов. Постепенно ее мозг начал различать слова, но сначала в форме букв и линий и только потом — звуков. Она подумала, что рисование и вправду может заменить плотскую любовь. Только рисуя, можно так же забыть обо всем на свете.

Кто-то стоял за ее левым плечом. ДжейТи подошел посмотреть на ее работу. Он одобрительно кивнул и, глядя на ее набросок с натуры, сказал:

— Я вижу, вы не совсем начинающая.

Воскресенье. Кажется, этот день придуман специально для того, чтобы все одинокие люди почувствовали себя еще более одинокими. Не то чтобы ей нечем было заняться. К примеру, эти залежи коробок все равно когда-нибудь надо разбирать. Но есть ли смысл все распаковывать, а когда начнется ремонт, упаковывать снова? С другой стороны, не напрягать же все время знакомых. Положим, Вив будет не против, но Ник начал высказываться в том духе, что детей им теперь заводить не надо, у них, дескать, есть Белла.

— А что, — сказал он однажды вечером, — очень удобно: никаких тебе пеленок, не надо устраивать чадо в школу, отбирать у него телефон или бороться с ночными гулянками. И как до этого никто не додумался? Зачем мучиться с младенцем или, еще хуже, с подростком, когда можно удочерить взрослую, прекрасно воспитанную, умеющую готовить женщину?

Господи, как они тогда хохотали!

Белла достала Список. Первой строкой значилась «уборка дома и сада». Нет, это не для воскресного утра. Она решительно подчеркнула пункт «сырость» и, как бы приближая его выполнение, добавила рядом — «вызвонить мистера Боумана, мастера». «Трещина в стене студии»? Трещину откладываем на потом. Далее шли «шторка для душа и маркиза под ванну». Вот выбрать шторку — это пожалуйста. «Хабитат»[11]открывается только в полдень, так что она еще успеет немного прибраться и позавтракать.

Она поставила на поднос чашку с кукурузными хлопьями с молоком, чай, горячий кекс и, усевшись на диван, включила на видео «Филадельфийскую историю». Ей пришло в голову, что все проблемы современности происходят от того, что в мире просто не осталось таких мужчин, как Гарри Грант. Или, по крайней мере, как Джеймс Стюарт. Приближалась сцена, когда герой целует Кэтрин Хепберн, выходящую замуж за другого, и они, пьяные, купаются ночью, при свете луны.

— Это не любовь, ведь так? — шепчет он ей на ухо.

— Нет-нет, это не может быть любовь! — отвечает Кэтрин, прислонившись спиной к дереву, и луна освещает ее взволнованное лицо.

— Значит, нам нельзя? — протяжно произносит он.

— Ни в коем случае! — отказывает Кэтрин; она необыкновенно хороша даже в пьяном виде.

Белла выключила телевизор и снова опустила голову на подушку. Что, если она никогда не встретит не только суженого, но и вообще никого? Так и состарится одна. И станет одинокой пожилой женщиной, которая хлопочет над своими бесчисленными котами и ездит с группой таких же, как она, одиночек в Таиланд — учиться, как делать батик. Пройдет время, подруги перестанут пытаться свести ее с кем-нибудь и начнут относиться к ней с жалостью. Они будут говорить ей, что завидуют ее свободе, что она может хоть сейчас полететь в Нью-Йорк, а они должны все планировать за полгода вперед. Что ей не надо ни с кем ругаться и выяснять — кому мыть посуду, а кому выносить мусор; что никто ей не скажет «зачем ты купила еще один пиджак, у тебя их и так некуда девать». Ей не придется спорить до хрипоты, доказывая, что, отдавая детей в частную школу, она не предает своих социалистических убеждений, что она сама — естественно! — предпочитает обычную школу, но Бетти такая умница, что просто жалко отдавать ее туда, где никто не заметит ее талантов. Что ей, наконец, не нужно просыпаться в три часа ночи к ребенку и бороться за одеяло с храпящим чудовищем, спящим с ней в одной кровати.

О боже, уже почти двенадцать. Нет, нужно срочно заняться делом. Пойти на пленэр, что ли? ДжейТи сказал, что нужно рисовать каждый божий день, надо привыкнуть к этому, как привыкаешь чистить зубы. Ее взгляд упал на заждавшуюся мистера Боумана облупившуюся штукатурку (она почему-то подумала, что у него, должно быть, какая-то легкая болезнь, типа ангины или нарыва). Она снова перевела взгляд на коробки. Может, притвориться, что так и задумано? А что, вполне вероятно, что она введет в моду стиль «творческий беспорядок» и во всех глянцевых журналах появятся фотографии интерьеров, созданных ее подражателями, например снимок кухни: на переднем плане художественно опрокинутые бачки с мусором. Камера дотошно исследует их содержимое.

Мысли о красотах дизайна снова навели ее на необходимость покупки шторки для душа. Уж с ней-то, хочешь не хочешь, придется стать жаворонком: вскакивать, как все энергичные женщины, в шесть утра, принимать душ и поедать утренний йогурт, сидя в позе лотоса, вместо того чтобы часами отмокать в ванне, читая и предаваясь мечтаниям. Итак, немедленно в «Хабитат»! А по возвращении — физическая работа в саду, на свежем воздухе.

Патрик «Хабитат» ненавидел. Он вообще не любил магазины, особенно те, где нельзя было купить еду. Чтобы не ходить с ней в эту дизайнерскую Мекку, он притворялся подслеповатым дальтоником:

— Иди одна, Бел. Ты в этом разбираешься, а я ничего не понимаю.

Такие заявления всегда ставили ее в тупик. Что значит «не понимаю»? Ей казалось, что люди не могут не понимать разницу между красивым и некрасивым. Ведь разницу между фруктовым пирожным и салатом из креветок все понимают? И как можно не обращать внимания на окружающую тебя мебель и интерьер! Дом — это трехмерная картина, требующая кисти художника. Разве это не удовольствие — добиться потрясающего сочетания цветов, текстур, света и тени, четко продуманных контрастов? Пожалуй, только французы придумали для этого подходящее слово — frisson[12].