На рю Лобино каждую вторую субботу торговали экзотическими товарами, там были и индийские специи, и духи в разноцветных флакончиках, и ткани цвета индиго, и хна для волос, и птицы тропических лесов, родичи Капитана Флинта. Каждый раз, проходя мимо торговца пернатыми, Герта вспоминала о нем. При взгляде на оранжево-зеленое оперение в памяти вставала обложка книги, которую она читала в детстве: на аквамариновом фоне – пират с попугаем на плече.

Воображение вечно шутило с ней шутки. Уносило слишком далеко. Джон Сильвер, «Остров сокровищ».. Излишняя впечатлительность. Герту, выросшую в мире, готовом вот-вот рухнуть, история с Капитаном Флинтом ранила гораздо больнее, чем она готова была признать. Не только из-за того, что она привязалась к попугаю, не только из-за того, что привыкла наблюдать, как он разгуливает по квартире, но еще и потому, что гибель его была бессмысленной. Абсурдной. Никому не нужным варварством. Однако девушке даже в голову не приходило купить нового королевского попугая из Гвианы. Не из тех она была, кому непременно надо заполнять пустоты в сердце. Герта ходила между палатками, дыша хаосом рю Лобино, – аромат имбиря и корицы, крики торговцев, чириканье птиц, – ловя образы незнакомого мира.

Чим уговорил их поселить в одной из незанятых комнат квартиры Фреда Штейна, молчаливого и застенчивого парня с врожденным чувством композиции. То, что он тоже был из Германии и к тому же беженцем, оказалось решающим аргументом для Герты и Руфи. К тому же так аренда обходилась дешевле. После погрома, устроенного «Огненными крестами», девушкам было спокойнее с мужчиной в доме, пусть они и не хотели этого признавать. Все подозревали, что основные антисемитские группировки Франции напрямую связаны с Германией, и это совсем не внушало оптимизма, особенно учитывая прошлое Герты.

У Фреда был свой особый подход к фотографии. Ловя ускользающую повседневность, он искал необычный ракурс и руководствовался больше непосредственными впечатлениями, чем интуицией. Когда Фред фотографировал яркого попугая на прилавке, каждый, глядя на снимок, мог мысленно проследить всю цепочку событий: как птицу поймали в тропическом лесу, посадили в бамбуковую клетку, пустили в странствие по волнам коммерции, чтобы через много-много дней пернатая очутилась в палатке на рю Лобино.

Герта переняла у Фреда манеру построения кадра. Его способ не был похож на тот, которому ее учил Эндре, но неплохо его дополнял. Картинка у Фреда была не такая законченная, зато давала пищу для размышлений и воспоминаний. Логика не всегда выручает в решающий момент – новостные фоторепортажи доказывали это каждый день. Герта пыталась понять, что именно хочет сказать своим снимком. Она еще не совсем утратила наивность и непосредственность. В конце концов, во многом она оставалась все той же девчонкой, любившей валяться на крыше террасы в Галиции, вдыхая прозрачный воздух, полный звезд, плывя во мраке и чувствуя, как приятный холодок проникает сквозь ткань пижамы. Как странно было потом, уже взрослой, плавать в озере, чувствуя, как вода пробегает по телу холодными пальцами. Герта была прекрасной пловчихой, могла в рекордное время переплыть реку. Потому дома ее и прозвали «форелькой».

Каждый день поздно вечером в своей парижской квартире Герта пересекала невидимую границу, попадая в страну воспоминаний, и перед сном снова становилась той десятилетней девочкой со старой фотографии, запечатлевшей ее на пристани в красном купальнике. Спина мокрая, с кончиков светлых кос капает вода, ножки тонкие, как у птички, и все мысли – о своей звезде. Она воображала звезду желто-зеленой, цвета мятной карамели. Вкус этого воспоминания держался во рту, пока его мало-помалу не растворяло легкое дыхание сна. Когда наутро Герта шла на съемку, то чувствовала в мышцах ту же силу, какую ощущала когда-то с каждым гребком, плывя в холодной воде. И сейчас она будто плыла в будущее. Спустя часы, в красном полумраке ванной, видя, как линии и формы проступают на дне ванночки с проявителем, она обнаруживала, что и изображения могут быть предателями. Достаточно неверного движения, достаточно не успеть поймать в кадр нужное выражение лица, нужный ракурс падающего тела, достаточно, чтобы рубаха солдата, только что вышедшего из боя, казалась слишком чистой… Но о такого рода тонкостях, известных каждому фотографу, Герта еще не могла знать. Ей недоставало опыта, глубины, резкости, окалины, оставляемой эпохой и способной в считаные часы научить девушку двадцати с чем-то лет смотреть на мир зрелым взглядом.

Невозможно предсказать, когда найдешь нужную глубину резкости. Она приходит, когда приходит. Кому-то просто не дано ее добиться. Другим судьбой отпущено мало времени, так что глубину резкости приходится обретать в спешке. Герта была из этих последних, из бегунов-спринтеров. Жгла дни, как сигареты, дожидаясь своего часа. Стояла, облокотившись на подоконник, в черной маечке на бретельках, подставляя плечи солнцу. 24 июня 1935 года. Летнее солнцестояние. Полдень. Ни ветерка. Вдруг Герта заметила квадратик света в конце улицы и почувствовала, как в животе что-то затрепетало. Она тщательнее сфокусировала взгляд: белая рубаха с засученными выше локтя рукавами, мокрые волосы, чемодан на плече, загар, обретенный под жарким солнцем Испании. Так чувствуешь себя, когда корабль накренился и горизонт встал дыбом. Сердце пустилось вскачь, застав Герту врасплох, но сейчас не время было разбираться в своих чувствах. Она даже не стала ждать, когда он поднимется. Сбежала по лестнице, перепрыгивая ступени, и он подхватил ее в дверях и поднял, как поднимал отец, возвращаясь из поездок. Закружил ее, посмеиваясь, самоуверенный и родной, как всегда. Эндре. В своем репертуаре: является, когда меньше всего его ждешь, и с такими глазами, что все ему прощаешь. Красивый до боли, подумала она. Проклятущий венгр.

Смеркалось. Темное море, а над ним опять звезды – усеяли небо густо, точно буквы рукописи на неведомом языке. Легкий ветерок, пахнущий соснами и эвкалиптами, едва заметно касался воды, заставляя ее взблескивать волшебным серебром. Герта и Эндре уже давно молча лежали на песке навзничь, как на палубе корабля, глядя на раскинувшийся на другом берегу пролива город Канны, сияющий красными и синими огоньками. Оба были в свитерах, которые сунули в рюкзаки в последнюю минуту по совету Руфи. Ночью пригодится, сказала она. Герта чувствовала запах шерсти от рукава Эндре у себя под головой.

Это был рыбачий остров, маленький и тихий – где-то сто пятьдесят гектаров средиземноморских сосен, несколько привязанных у берега фелюг, сети, вывешенные для просушки, запах старого порта. Чем не место для отдыха воина после битвы. Эндре приехал из Испании усталым и с деньгами, только что полученными за репортаж от «Берлинер иллюстрирте». Франки жгли репортеру руки, богач из него явно не получался. Так что, узнав, что Вилли Хардак и еще несколько знакомых собираются на Леринские острова, что у Лазурного Берега, Эндре не стал долго раздумывать. Пригласил Чима и девушек с собой. Руфи идея понравилась, но она ехать не могла: только что подписала контракт с режиссером Максом Офюльсом на исполнение маленькой роли в фильме «Божественная», который как раз запускался в Париже. А Чим подрядился сделать репортаж о художниках Левого берега для редакции журнала «Вю» и уже пропустил все сроки. Эндре взглянул на Герту – та стояла, вздернув острый подбородок, чуть наморщив лоб и размышляя.