…Их тела раскачивались, и глаза сияли, и не было ничего запрещенного, и ничто не казалось стыдным, и Наталья, всегда сдержанная, кроткая, словно светящаяся, яростно кричала, сжимая бедра Максима своими бедрами, и царапала его спину, и текла, текла, текла так, что он, светящийся по-настоящему, из раза в раз взмывал все выше, не уставая, не теряя сил…

Под утро Наталья спросила шепотом:

— Если тебе… удастся, ты расскажешь жене про меня?

— Да, — прошептал Максим в ответ. — Только вряд ли я буду с ней… Столько вре­мени прошло… Она уж наверняка не ждет… Забыла…

— Ты же ее не забыл?..

— Не забыл… — его голос не дрогнул.

— И меня не забывай… Пожалуйста…

9. Среда, 22 октября 1986

И опять где-то далеко была гроза. Спать она не мешала, но Людмила не спала. Умаялась за день и — так бывает — из-за переутомления не могла заснуть.

На работе беготня, да к тому же раздражающе бессмысленная. После работы бегом в школу, Катюшку с продленки забрать, потом в сад, за Игорьком и Мишенькой, в мага­зин заскочить, вдруг дают чего, — нет, очереди безумные, а взять нечего, кроме плакатов про ускорение и перестройку, ну ладно, может, Саня чего достанет, — дома детей накор­мить, прибраться, простирнуть, двести раз на вопрос про папу ответить — в магазине он своем любимом, в трех очередях сразу, вкусненького, да, обязательно принесет, — а млад­ший обкакался, а средний описался, Катюшка, дай посмотрю, как ты на продленке уроки сделала, мама, а Казаков такой нахал, ладно, все, ребята, спать, спать… Ужин сварганить, а Саня, уже в одиннадцатом часу, с двумя сумками тяжеленными — повезло, и мяса доста­лось, не очень, правда, хорошего, зато много, и сосисок аж два кило, и молочного-тво­рожного, и картошки, и капусты, и мармеладу даже… Поужинать, посуду перемыть, все, Санчик, спать, спать, устала очень… Засопел… Тоже устал… Всхрапывает… Фью, фью… Мама говорила, если храпит — посвистеть надо… Нет, не помогает… Самой бы заснуть… Ноги дергает…

Людмила тихо поднялась, вышла на кухню. Налила в кастрюльку молока, подог­рела, перелила в чашку. Теплое молоко от бессонницы помогает…

Вот, трое детей. Вроде ожидания большие, светлые — перестройка же, — а жить все труднее. Хорошо хоть, что есть где. И хорошо, что Саня есть, и что любит ее, и детей лю­бит. Всех — как своих, что Игорька, что Катюшку с Мишенькой. Добрый, заботливый, хо­роший человек. Повезло.

Родители Максима, конечно, недовольны, что у детей у всех теперь и фамилии, и отчества по Сане. Да и Людмила сомневалась, но он настоял. И правильно сделал. Детям так лучше.

А о Максиме память — что ж, фотография его где-то в столе лежит. И на кладбище, к стене колумбария, Людмила раз в год ходит. Придет, коснется стены рукой — и быстро к выходу. Не хочется лишний раз со стариками встречаться, ни к чему это.

Далекая гроза утихла. На время, наверное. Непохоже, чтобы распогодилось. Воздух прямо-таки наэлектризованный какой-то. Может, еще и от этого не спится.

Людмила допила молоко, вымыла чашку с кастрюлькой, вернулась в спальню, ти­хонько легла — и уснула.

10. Среда, 22 октября 1986

— А вот интересно, Максим, — сказал Федор, — ты не боишься, что тебя этой мол­нией просто убьет? Без всякого, — он взглянул на шедшего рядом Николая, — свертывания пространства?

— Все может быть, — мрачно ответил Максим.

Федор хохотнул:

— Все в руце Божией?

— Я в бога не верю, — сказал Максим. — Но примерно так.

Они шли втроем той самой, засыпанной мелким гравием дорогой, по которой Максим три с лишним года назад выходил из Природного Парка, казавшегося ему лесом. Внезапно взбесившимся, но лесом.

Собственно, он до сих пор считал, что это — лес. Как-то не очень удавалось думать о нем, как об Императорском Природном Парке «Верхняя Мещора». Тем более в такую непогоду — как всегда, при разгуле стихии игрушечность, бросавшаяся Максиму в глаза, почти исчезала.

Они шли по лесу, одетые соответственно обстоятельствам: Николай и Федор — в непромокаемых плащах с капюшонами, удобных походных костюмах, невесомых, но тоже непромокаемых высоких ботинках. А Максим — в своем, в ритуальном. Ну, сверху тоже плащ, конечно, но это только до поляны.

Максим тащил с собой накрытую водонепроницаемой пленкой корзину, похожую на ту, что исчезла, в корзине лежали фляжка «Плиски», бутерброды, завернутые в газету — за неимением «Московского комсомольца» приходилось пользоваться «Новой жизнью», идиотским листком, издаваемым какой-то слабосильной молодежной организацией левого толка, — складной нож, складной же стакан, термос с растворимым кофе. Максим истово придерживался принципа максимально точного воспроизведения обстоятельств, хотя в глубине души уже не слишком в этот принцип верил. К тому же точность была не очень высокой: например, качество этого кофе никак не соответствовало качеству тех, если че­стно, помоев…

Но тем не менее… Потому что рисковать не хотелось.

Николай прихватил с собой несколько замысловатых приборов. Перед выходом он принялся было объяснять, что именно собирается измерять, но Максим слишком нервни­чал, чтобы вникать, а Федор сказал: «Уймись, Николаша, нам твои высокие материи, что свинье апельсины. Ты, главное, измеряй как следует». Николай сердито ответил, что по­говорка эта — глупая, ибо свиньи жрут все, включая апельсины, однако унялся.

Федор же шел почти налегке, неся с собой лишь бинокль с функцией, как он объ­яснил, ночного зрения, да медпакет.

— В руце-то в руце, — сказал он, — а вот нам, ежели тебя вдруг… того, нам-то объяс­нения давать придется. Обвинят нас с Николашей в пособничестве самоубийству. Тот же Афанасий и обвинит. Не говоря о его начальстве.

— Отстань, Федя, — коротко ответил Максим.

Накануне вечером он созвонился с Румянцевым, в полдень они, все трое, встрети­лись в лобби-баре гостиницы «Черный Кабан» — на этом месте встречи настоял Максим, — выпили по маленькой, перешли на ты, пожали друг другу руки, сели в арендованный Мак­симом внедорожник «Медведь» производства корпорации АМО и доехали до входа в Природный Парк. Дальше следовало идти пешком. И они шли.

— Здесь, — сказал Максим, сворачивая на тропинку.

— А то я не знаю, — проворчал Федор.

— Навыки разведчика неистребимы, — прокомментировал Николай.

Через четверть часа вышли на полянку, покрытую палой листвой.

— Если, — сказал Николай, — тебе удастся, то я, как почетный гражданин города Верхняя Мещора, предложу Управлению