Как-то зимой мама простудилась в своих легких резиновых ботиках на каблуках, которые надевались на модельные туфли, в коричневом «всесезонном» модном пальто и крошечной шапочке-«менингитке». У нее поднялась температура, и пришлось вызывать врача. Она прибегала из школы, минуя дом Александры Федоровны, кипятила молоко и варила сосиски, больше ничего не умела. Когда мама стала поправляться, она попросила дочку вымыть пол и объясняла ей, лежа в постели, как это надо делать. С той поры это стало ее, первоклассницы, обязанностью, как и мелкие постирушки в маленьком тазу.

В середине учебного года Вера и сама тяжело заболела корью. Долго держалась температура. Она металась и бредила. Окна мама завесила темными покрывалами, чтобы свет не резал ребенку глаза. Бюллетень дали только на три дня, а потом маме пришлось пойти на работу. Она целыми днями лежала одна в темной комнате и ничего не ела. Было страшно, а от еды просто мутило. Мама оставляла ей шоколадки, но их забирала хозяйкина дочка, которая соглашалась посидеть с ней, но быстро убегала, заполучив очередную порцию. Наконец пришел старенький доктор, послушал ее трубочкой и сказал, что скоро можно вставать, все обошлось. Ноги были ватные и качались во все стороны, но надо идти в школу: она и так пропустила почти половину четверти.

Незаметно прошла зима. По воскресеньям они ходили с мамой на пруд или в парк кататься на карусели. Как-то к ним присоединился мамин знакомый дядя Леша, большой сильный человек с добрым веселым лицом. Они с ним быстро подружились: он сажал ее себе на плечи, и они все вместе играли в салки. Дядя Леша приходил теперь каждое воскресенье. Она, не избалованная отцовским вниманием (деду Васе некогда было с ней играть), висела на нем, не желая делить его даже со своей любимой мамой.

Первого мая 1954 года они с мамой и дядей Лешей пошли на демонстрацию, на Красную площадь. Он тащил ее, уже довольно тяжелую, на плечах, чтобы она смогла увидеть трибуну мавзолея. Повсюду развевались красные полотнища, качались в воздухе транспаранты и портреты вождей, люди с бумажными цветами в руках кричали «Ура!», пели песни, гремела музыка, и было вокруг волнующе торжественно. На трибуне стояли мужчины в черных шляпах и военные, блестя наградами на солнце. «Смотрите! Вон Жуков! А вот Микоян и Буденный с Ворошиловым!», – выкрикивали рядом, но на нее трибуна не произвела никакого впечатления.

После демонстрации они гуляли в Александровском саду, потом пошли в Кремль смотреть Царь-пушку и Царь-колокол, а затем дядя Леша предложил сходить в мавзолей, где она еще никогда не была. У входа в красно-черный мраморный мавзолей с надписью «ЛЕНИН. СТАЛИН» стояли навытяжку постовые с ружьями и даже не моргали. Они спустились вниз по лестнице и оказались в небольшом полутемном зале, где на постаментах стояли рядом два открытых стеклянных гроба – Ленина и Сталина. Ленин, конечно, не такой, как на картинках, но все же похож. А вот Сталин поразил ее в самое сердце: вместо статного черноволосого, черноусого, с орлиным взглядом вождя, каким он только что плыл на портретах по Красной площади, здесь лежал неказистый седовато-рыжий старик с изрытым оспой лицом и прокуренными усами во френче болотного цвета. (Через тридцать лет в музее небольшого городка на границе с Китаем, неподалеку от озера Иссык-Куль, она заметит поразительное сходство изображенного на старой картине знаменитого путешественника, красавца Н. М. Пржевальского, с известными портретами «отца народов». По легенде, он бывал в Гори в доме семьи Джугашвили.)

В один из дней, спустя неделю после демонстрации, мама долго не возвращалась с работы. Вера уже и поужинала с хозяйкиной семьей, и книжку почитала, а мамы все нет и нет. Вдруг выключился свет. Стало совсем темно и страшно. За окном зловеще поскрипывали сосны. Она почему-то не переоделась, так и сидела в школьной форме на своей раскладушке, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать. И как-то нечаянно уснула. Разбудил ее неясный шорох и чей-то шепот. Приоткрыв глаза, она с увидела огромные тени, которые, извиваясь, плавали по комнате. «Это, наверное, цыгане пришли меня украсть», – мелькнула у нее страшная мысль. Бабушка часто пугала ее цыганами: грязные, горластые, с голыми младенцами на руках, они бродили толпами по улицам и норовили что-нибудь стащить со двора. Говорили, что они воруют детей и заставляют их просить милостыню.

Тени хихикали, взвизгивали и что-то передвигали. «Вот они уже подбираются ближе… Надо скорее вскочить и юркнуть на хозяйскую половину, – лихорадочно соображала она. – Или закричать?» Но дверь, которую она оставляла с вечера открытой, была заперта. Дикий страх от этой безысходности лишил ее последних силенок, и она впала в забытье. Открыв утром глаза, она обнаружила в маминой постели дядю Лешу. Вкусно пахло кофе. Мама жарила яичницу на веранде и что-то весело мурлыкала. Не особенно раздумывая над тем, почему вдруг он здесь оказался, Вера принялась его тормошить и стаскивать с него одеяло. Дядя Леша попросил пощады и позвал на помощь маму. «Не приставай, дай человеку спокойно одеться», – засмеялась та, выталкивая ее на веранду.

Двадцатого мая занятия в школе заканчивались. Ей дали «Похвальный лист» за отличную учебу и примерное поведение, а также табель с пятерками, где было написано, что она переведена во второй класс. Начинались летние каникулы. В субботу мама, придя с работы, велела ей скоренько собираться: завтра она едет на все лето в Челябинск, а то ее некуда девать на целых три с лишним месяца. Все вокруг как-то сразу померкло и потерялось. Ничего не радовало: ни подаренная мамой кукла, ни новое нарядное платье, ни дяди Лешино обещание сводить ее в цирк. Совсем ничего. И дядя Леша почему-то не шел…

В воскресенье они с мамой, взяв маленький чемодан, с которым она приехала в Москву год назад, отправились на Казанский вокзал. В огромном разукрашенном зале ожидания было неуютно, и они вышли на платформу. Поезда еще не было. Томясь в ожидании состава, они уселись на чемоданчик, прижавшись друг к другу. Вера словно окаменела и как будто даже состарилась, равнодушно наблюдая за своими совершенно взрослыми горестными мыслями: «Все. Детство кончилось, а с ним – и все хорошее в ее жизни. И уже никогда не будут они сидеть вот так рядышком с мамой, прижавшись друг к другу, никогда она уже не назовет ее ласково киской и не возьмет в свою сияющую жизнь».

И вдруг мама нарушила пронзительное молчание, немного смущенно отведя глаза: «Если тебя будут спрашивать, там, в Челябинске, кто такой дядя Леша, скажи, что это теперь твой папа». Чей папа? Зачем? В одно мгновение хороший, веселый друг дядя Леша стал ей недругом. Почему он забрал у нее маму, о которой она так долго мечтала? И вот теперь она маме больше не нужна… Ее отправляют в Челябинск, как живую посылку, чтобы она не мешалась им под ногами…

К платформе с шипением и свистом подползал паровоз. Нужный им плацкартный вагон был где-то в середине состава. Мама засуетилась, схватила чемодан и потащила ее за руку к вагону. Пожилая проводница в черной форме взяла у мамы билет и не сразу поняла, что повезет только одну малолетнюю пассажирку. Они прошли в вагон, нашли место и убрали под лавку чемодан. У окна за столиком сидели две женщины и старик. «Присмотрите, пожалуйста, за девочкой в дороге. В Челябинске ее встретят», – попросила мама. «А билет-то у нее есть?» – усмехнулась одна из пассажирок, подозрительно взглянув на маму. «Есть, есть, я и проводницу предупредила».