Велга встал, подошёл к Хельмуту, тронул его за плечо, наклонился, спросил тихо:

– Ты не помнишь, где здесь туалет?

– Что? – переспросил Дитц.

Александр повторил вопрос.

– Помню. Кажется.

– Пойдём, покажешь. Я забыл. Надо привести себя в порядок.

– Думаешь, надо?

– Уверен. Пойдём, пойдём.

Секунды три или четыре Хельмут не двигался, продолжая глядеть куда-то вглубь себя. Потом едва заметно вздохнул и выбрался из кресла.

– Да, ты прав, – сказал он. – Пойдём.

Велга хорошо помнил, где здесь туалет. Он бывал на борту планетолёта и даже, так же, как все, изучал его устройство. Не досконально, понятно, но всё же. Ему нужно было как-то отвлечь Хельмута, заставить его двигаться, что-то сделать, прийти в себя. И это Александру удалось. Обратно Дитц вернулся с чистыми руками и лицом и даже причёсанными волосами.

В рубке имелся откидной стол, который немедленно приспособили к делу. Вешняк нарезал хлеба и сала. Валерка и Майер разлили по стаканам водку. Карл и Оля присоединились к остальным.

– Всё равно пока непонятно, куда рулить, – сказал Хейниц.

– То есть? – спросил Велга.

– Бортовой компьютер пытается понять, что нам нужно, – пояснила Оля Ефремова. – Проблема языка, в основном. Русский в него заложен, но не всё оптимизировано. Какое-то время это займёт. Да и потом… Штурвал крутить по-любому не надо. И на педали нажимать тоже.

– Да, – вздохнул Велга. – Казалось бы, давно пора привыкнуть ко всем этим автоматическим штучкам, а не могу.

– Мы люди аналогового века, – сказал Борисов, – а Оля уже больше века числового. Мы никогда не привыкнем. Даже мне трудно, а уж вам…

– Почему? – удивился Карл Хейниц. – Я привык. И мне это всё страшно нравится.

– Значит, у тебя врождённый талант, – сказал Борисов.

– Я тоже привык, – сказал Свем Одиночка, которому, по его просьбе, налили в стакан сладкую газированную воду и добавили туда каплю водки. – Когда духи покорно служат человеку – это хорошо. А к хорошему человек привыкает легко и быстро.

– Мудрое замечание, – промолвил Борисов.

Помянули погибших товарищей, закусили, ещё раз помянули и снова закусили. Разлили по третьей.

– Я скажу, – поднялся Дитц и умолк, собираясь с мыслями.

Все выжидающе смотрели на него. Было слышно, как что-то тихонько пощёлкивает в недрах пульта управления да мерно и басовито гудит далеко за переборками, в хвостовой части, двигатель корабля.

– Это мы виноваты в том, что произошло, – наконец, сказал обер-лейтенант. – И в первую очередь лично я.

– Хельмут… – начал Борисов.

– Одну минуту, Влад. Не перебивай. Если враг неожиданным ударом захватывает укреплённый населённый пункт, значит, разведка просрала всё, что только можно просрать. Здесь находится семеро фронтовых разведчиков. Профессионалов. Среди них два офицера, получивших соответствующее образование и за плечами которых немалый боевой опыт. Один из этих офицеров – я. Офицер, или, как сказал бы Саша, командир, обязан просчитывать возможные события на несколько ходов вперёд. И принимать соответствующие меры. Я эти события не просчитал, мер не принял, поэтому считаю себя виноватым.

– Ты прав, – сказал Велга. – Мы слишком расслабились. Забыли, кто такие свароги. Посчитали, что если мы владеем Пирамидой, то нам сам чёрт не брат. Позор. Непростительно.

Солдаты молчали. Чувствовали, что время говорить всем ещё не прошло.

– Сделанного не воротишь, – продолжил обер-лейтенант, крепко – аж костяшки побелели – сжимая в руке стакан с водкой. – А позор смывается только кровью. Лучше всего кровью врага. Поэтому даю слово немецкого офицера, что не будет мне покоя, пока мы не отобьём Пирамиду обратно вместе с оставшимися там Мишей, Аней и их дочерью Лизой и не отомстим сварогам за смерть наших товарищей.

– Даю слово командира Красной Армии, – поднялся Александр Велга.

– Слово гамбургского докера, – сказал Руди Майер и тоже встал.

– Слово ростовчанина, – поддержал Валерка Стихарь. – Пусть мне никогда больше не увидеть левбердона.

– Слово солдата, – поднялся Курт Шнайдер. – Один раз мы им вставили. Вставим и во второй.

– Слово русского крестьянина, – сказал Сергей Вешняк.

– Слово берлинца, – поддержал его Карл Хейниц. – И я готов возразить господину обер-лейтенанту. Это не было военной хитростью, поэтому не стоит так уж себя винить. Нас просто взяли и предали. Такое прощать нельзя.

– Они убили моих друзей, – поднялся Влад Борисов. – Даю слово Стража Реальности, что предатели жизнью заплатят за это.

– Слово русской женщины, – сказала Оля Ефремова.

– Слово феи, – сказала фея Нэла. – Я не кровожадна, вы знаете. Но это не тот случай.

– Слово охотника, – сказал Свем Одиночка. – Или умрут они, или я.

Стаканы сдвинулись с глухим стуком. Все выпили, сели и потянулись к закуске.

– Скажи, Серёжа, – обратилась к Вешняку Нэла. – Как крестьянин фее. Как это ты смекнул заранее сюда водку и хлеб с салом притаранить? Прямо чудеса предвидения.

– Попашешь с моё землю да повоюешь, ещё не такая смекалка вырастет, – под дружный смех товарищей ответил Вешняк. – Продуктов-то здесь хватает. Штатных. Я и раньше проверял. А вот беленькой, чёрного хлеба и сала не было. А ну как завтра в поход? Куда ж без них солдату? Так и вышло.

– И много припас? – поинтересовался Шнайдер.

– С какой целью интересуешься?

– Хочешь я скажу, с какой? – подмигнул Валерка.

– Да ладно, – не поверил рыжий Курт. – Скажет он. Прям вот так возьмёт и скажет.

– Бьёмся об заклад? – сощурился Валерка.

– Пари? Давай. На что?

– Если угадаю, ты отдаешь мне свой портсигар. Не угадаю, забираешь мою финку.

Стихарь отцепил от ремня и положил на стол свою знаменитую, бритвенной остроты, финку в кожаных ножнах. Когда-то он носил её в сапоге, но те времена давно прошли. Шнайдер хмыкнул, полез в карман и выложил красивый серебряный портсигар. Остальные с интересом следили за происходящим.

«Только что эти люди дрались, вскочив посреди ночи с постели и едва избежали смерти, – думал Влад Борисов. – Потеряли товарищей. Дальнейшая их судьба и моя тоже – в полнейшем мраке. Мы висим где-то посреди галактики, запертые в космическом корабле, который сделан миллион лет назад неизвестной расой, и мы не очень понимаем, как им управлять. Если бы меня спросили о наших шансах просто выжить, я оценил бы их примерно так – один к тысяче. Тем не менее эти люди не рвут волосы на голове, не истерят и даже не напиваются в хлам, чтобы забыть об окружающей их действительности и совсем не радостных обстоятельствах. Нет, они заключают пари о какой-то ерунде и даже смеются. Удивительно. Никогда мне их не понять. Я прожил интересную и непростую жизнь, побывал в серьёзных переделках, в конце концов, дрался с вельхе на средневековых стенах Брашена. Но, видимо, этого мало. Чтобы их понять, нужно пройти такую войну, какую прошли они, и пережить то, что пережили они после той войны. Другой бы сказал, что они просто очерствели сердцем и ко всему привыкли, но я точно знаю, что это не так».