пропал впустую, потому что и без того санитар снова занялся своей трубочкой и не обращал на Крючкова ни малейшего внимания. Среди всеобщего молчания снаружи послышались шаги, скрипнула дверь, и в землянку вошла она.

— Встать! Смир-р-на! — гаркнул Крючков так, словно перед ним был полк, построенный в две шеренги.

— Товарищ старший лейтенант медицинской службы, группа бойцов из отдельного артиллерийского дивизиона прибыла в санчасть для амбулаторного лечения. Докладывает сержант Крючков!

Мысленно подготавливая этот напыщенный и пространный доклад, Крючков рассчитывал на то, что старший лейтенант прервет его, скажет «Вольно!» и улыбнется. Таким образом первый контакт будет установлен и нужный тон найден. Но напрасно Крючков во время рапорта «ел глазами начальство». На молодом лице ее не было ни подчеркнутой строгости, ни намека на фамильярность. Она сказала четко, ровно:

— Здравствуйте, товарищи! — И, открыв фанерную дверь в такой же фанерной перегородке, прошла в другую половину землянки.

Бойцы многозначительно переглянулись. Пожилой казах стоял и чему-то улыбался, и без того узкие глаза его превратились в щелки.

Крючков с рвением стал наводить порядок, которого и без того никто не нарушал. Отдавая шепотом приказания, он косился на фанерную перегородку.

— Тебе, с пальцем, как трудному, уступаю — пойдешь первым. Ты, — Крючков ткнул пальцем казаха, — пойдешь за мной. Между прочим, симулянты — в хвост!

— За тобой не желай! — отрезал казах, помня обиду.

— Молчать, тут лечебное учреждение! — зашипел Крючков, вращая белками глаз.

— Зачем молчать? За тобой не желай! — уперся казах.

— Черт с тобой, иди вторым! — сдался Крючков, потому что за перегородкой послышались шаги. Все же он успел мотивировать свою капитуляцию: — Иди, мне же лучше, метод контраста, так сказать…

Открылась дверь, и доктор, уже в белом халате, отчего лицо ее казалось еще моложе: позвала:

— Кто ко мне, прошу!

Боец с нарывом на пальце быстро снял полушубок и пошел первым. На его место тотчас же стал казах, покосившись при этом на Крючкова. Но тот не замечал его. Он, как маятник, ходил из угла в угол, старательно огибая санитара, который все так же лежал у печки и хрипел своей трубочкой.

Ждать пришлось недолго. Вышел боец с забинтованным пальцем, улыбаясь, оглядел всех, сказал: «Порядок!» Не дожидаясь вызова, юркнул в дверь казах. Минут через пять вернулся и он, тоже улыбаясь, спрятал в карман пузырек с лекарством.

Когда Крючков вошел в приемную, старший лейтенант Беловодская сидела за столиком и что-то писала на листке бумаги.

— На что жалуетесь?

— Собственно говоря, — начал Крючков, — у меня фурункул, и жаловаться на него не имеет смысла. Прошу удалить.

— Садитесь.

Сбоку она взглянула на сержанта, и в ее беглом взгляде мелькнуло любопытство. «Ловко прицепился к стереотипной фразе медиков! Действительно, на фурункул или аппендицит жаловаться бесполезно». Выветрившимся, но все еще крепким ароматом студенческих лет пахнуло на Беловодскую. Юмор, веселый и дерзкий, — разве мог без него обойтись студент…

— Можете оперировать без наркоза, — продолжал Крючков, слепо следуя своей старой привычке ни секунды не молчать в присутствии молодой красивой женщины. — Наркоз я не уважаю, как роскошь, расслабляющую дух и волю солдата. Солдат должен быть вынослив, как учил старик Суворов. Да и что такое физическая боль по сравнению с душевными страданиями? Вот у нас в полку был любопытный случай…

Крючков вздрогнул от резкой боли и почувствовал, как что-то горячее обильно потекло у него по шее.

— Что же вы замолчали? Говорите! — послышался за его спиной спокойный голос.

Обрадованный, что она заинтересовалась его рассказом, Крючков, превозмогая боль, продолжал печальную историю об одном влюбленном лейтенанте, которую он не то где-то читал, не то слышал, когда лежал в госпитале. Дойдя до самого захватывающего места, Крючков хотел повернуться, чтоб увидеть лицо слушательницы, но она сама вышла из-за его спины и некстати сказала:

— Все. Можете идти.

Обескураженный Крючков ощупал на шее свежую повязку и встал со стула.

— Лейтенант этот, как вы уже сами догадались, был в страшном отчаянии, — продолжал он по инерции.

— Вы о каком лейтенанте? — спросила она, моя руки в тазике. — Ах да… Вы рассказывали. Простите, но я прослушала. Впрочем, рассказ ваш не пропал зря: рассказывая, вы меньше чувствовали боль.

— Психонаркоз, стало быть? — спросил Крючков, глядя себе под ноги.

— Пожалуй, — согласилась она.

Крючков отлично понимал, что самое разумное теперь — уйти, но он уже не мог совладать со своим характером и сделал последний заход. Шагнув к двери, он вдруг вернулся.

— Извините, доктор, но я совсем забыл… В последнее время у меня что-то с сердцем.

— Что же вы чувствуете?

— Сердцебиение, одышку… Иногда беспричинную грусть…

— Да? Расстегните гимнастерку. — Она с трудом сдержала улыбку: так не шли к этому сильному, красивому парню сердцебиение и тем более грусть.

Крючков опять сел на стул.

Вставив в уши трубочки, она чуть наклонилась к пациенту. То ли от прикосновения к груди холодного блестящего металла, то ли от быстрого взгляда Беловодской Крючков зябко вздрогнул.

Тщательно прослушав все, что делалось в беспокойной груди Крючкова, она сказала:

— Сердце хорошее. Но если вы утверждаете, что бывают сердцебиение и одышка, я дам вам микстуру.

Она подошла к шкафу, сделанному из снарядных ящиков, взяла бутылку с мутной жидкостью и подала ее Крючкову.

— Принимайте три раза в день по столовой ложке.

Крючков не уходил. Она взглянула на него все так же, без насмешки, спросила:

— Может, вам нужно освобождение от работы и постельный режим?

Это было слишком.

— Спасибо. Если уж хуже будет… — сказал Крючков и с глупейшей улыбочкой, за которую он сам себя возненавидел в ту минуту, вышел из приемной.

Беловодская проводила его веселым взглядом. И сразу же нахмурилась.

«Этого еще не хватало! — одернула она себя. — Смешливой девчонкой становлюсь».

Она встала, отодвинув табуретку. Поправила портупею под халатом. Приоткрыв дверь в прихожую, сказала громче, чем нужно:

— Следующий!

Но следующего не оказалось. Солдаты с «резями в животе» и с кашлем предпочли врачу не показываться и потянулись к выходу.

Когда отошли от санчасти, казах забежал вперед Крючкова и, затаив хитрость в узких глазах, заговорил:

— Ай-ай, какой ха-ароший женщина! Ба-аль-шой бутылка давал! Лекарство пить будешь, зда-аровый, умный будешь…

— Что мелешь? Какая бутылка?

Тут только Крючков заметил, что в руке бережно несет бутылку с микстурой. Сверкнув на казаха глазами, он размахнулся и хватил бутылку о подвернувшийся камень.

— Ай-ай, зачем добро портишь? — начал казах, но Крючков так тяжело посмотрел на него, что тот предпочел отложить разговор.

Несколько минут все шли молча. Но Крючков не терпел молчания и, тряхнув головой, заговорил, как бы рассуждая вслух с самим