Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но при этом понимают, что воинской силой подобного господства не достичь, — уточнил монах.
— Швеция и сама достигла бы этого, — возразил варяг, — сумей она объединить под своей короной норманнов Дании и Норвегии, а также родственных нам норманнов, осевших на землях франков и бриттов. Но это не так просто, как может казаться монаху, сидящему в монастыре на окраине столицы русичей.
— Я и не думаю, что это легко, — вознес кверху руки Прокопий, давая понять, что сомнения сии не стоят дальнейших слов. — Всего лишь хочу уяснить для себя, что, не имея достаточно большой воинской силы для покорения ближних и дальних земель, вы, норманны, пытаетесь достичь этого, постепенно расширяя влияние своих конунгов.
— Разве ваши князья используют не те же уловки?
Прокопий немного замялся, а потом честно признал:
— Те же, видит Бог. Женившись на дочери вашего короля, князь Ярослав Владимирович тут же бросился нанимать у своего тестя дружинников, чтобы пойти войной против… своего же отца! Разве решился бы Ярослав на такое, не имея поддержки норманнского правителя?[24]
— Князь нашел в Швеции то, что искал. У него и сейчас нет более надежных и преданных воинов, чем мой норманнский отряд.
— Ты прав, варяг, похоже, что нет. Вам не к кому переметнуться, вы не станете бегать от одного князя к другому, как это нередко делают воины-русичи. Ваше благополучие, само ваше спасение — в спокойном правлении великого князя Ярослава.
— А ты действительно мудрый человек, монах Прокопий. Тебе бы не монашествовать, а стать князем.
— Князь всего лишь правит Русью, — с горделивым смирением ответил инок, — я же за нее молюсь.
Викинг вцепился своими огромными жилистыми ручищами в инкрустированный серебром пояс и, покачиваясь на носках, умилительно ухмылялся.
— Так, может, вся беда в том и заключается, что те, кто правит Русью, никогда за нее не молятся; тем же, кто истинно молится за нее, не позволяют ею править?
— Сам не раз задумывался над этим, — признал Прокопий. — И всякий раз ловлю себя на мысли, что молиться нужно смиренно, а можно ли смиренно править?
— Нет, инок, — решительно покачал головой викинг, — править смиренно нельзя. Нет большей опасности для державы, чем смиренность ее правителя.
— Теперь ты понимаешь, викинг, почему нас, монахов-летописцев, так поражает смиренность некоторых наших князей, которые слишком покорно принимают покровительство, кто норманнских правителей, а кто — правителей дикой степи?
— Мы, норманны, не желаем, чтобы Русь, такая теплая и богатая земля, досталась Византии или ханам степняков.
— То есть хотите, чтобы она досталась вашим конунгам? — едко заметил монах-книжник.
— Не того опасаешься, монах. Не мы с мечом придем на Русь и подвластные ей земли. Перессорившись между собой, князья русичей сами бросятся к ногам норманнских конунгов: «Дайте нам опытных, мужественных воинов! Помогите усидеть на престоле! Спасите от коварства родных братьев и племянников!» Вам ли, монахам-летописцам, не помнить, в какую междоусобицу втягивали ваши князья своего воеводу, могучего норманнского воина Свенельда[25], других воевод и конунгов?!
— Помним, викинг, помним, — раздосадованно поморщился инок-переписчик. — Летописи помнят даже то, чего ни им, ни народу нашему помнить не следовало бы.
— Остановите же их! — не приказала, но и не попросила, а как бы невольно простонала королева Астризесс.
— Эй, скитальцы морские, остановитесь! — прокричал начальник охраны во всю мощь своей гортани, чувствуя, что ритуал приближается к развязке. — У Ладьи Одина стоит королева!
Воины уже заметили королеву и безропотно притихли, слабо представляя себе, что, собственно, может зависеть от них, в чем должно проявляться их повиновение? И должны ли они повиноваться в эти минуты королеве? Тем более что тут же последовало желчное замечание жреца:
— Кому в этой стране неизвестно, что даже король не вправе отменять волю жребия викинга? Бывшая королева уже позволяет себе забыть об этом?
— Конунг Гуннар, — не стала вступать в полемику с ним Римлянка, — неужели кто-то решится убить этого воина в присутствии королевы?
Гуннар ступил несколько шагов в сторону возвышенности, на которой стояла Астризесс, постоял в раздумье и сделал еще несколько шагов. Теперь он стоял почти у ног королевы, и они могли беседовать так, и жрец их не слышал.
— В вашем присутствии жрец вряд ли решится совершить этот кровавый ритуал, королева, — объяснил конунг, — но ведь не собираетесь же вы стоять здесь вечно?
— Хотите сказать, что моего слова будет недостаточно?
— Не уверен, что жрец подчинился бы сейчас даже воле короля. Свергнутого, — тут же уточнил Гуннар Воитель, — короля. Если бы с вами был хотя бы епископ, королевский духовник…
— К сожалению, королевского духовника с нами нет, — вполголоса признала Римлянка, обращаясь к начальнику охраны и к принцу.
— Да, с нами действительно нет духовника, кхир-га-га! — не поддался ее страхам телохранитель Льот. Ржание его, как всегда, оказалось некстати, однако на сей раз и жрецу, и Гуннару Воителю оно показалось еще и по-идиотски вызывающим.
— Но все-таки вы можете спасти его, — тронул Астризесс за рукав куртки юный рыцарь Гаральд. — Ведь вы же королева. А это — Бьярн Кровавая Секира, тот самый, который учил меня сражаться на боевых секирах.
Римлянка встретилась взглядом с конунгом, однако тот решительно покачал головой. «Даже не пытайтесь, королева!» — вычитала она в этом упреждающем знаке преданного ей конунга. И тут же услышала:
— Это ритуал, которому каждый воин подвергается добровольно. Любой из них мог отказаться от участия в метании жребия.
— В самом деле, они ведь не карают его, а милуют жертвенной честью, — неуверенно ухватилась за эту подсказку Астризесс.
— Но ведь так или иначе — убивают, — возразил Гаральд. И тут уж оправдать кровожадность жреца и его приверженцев Астризесс была бессильна.