В половине случаев я и сам не знаю, почему действую так, а не иначе. К примеру, занесло меня в этот район, потом едва не расплющило железной болванкой – и реально захотелось с кем-нибудь поделиться. С кем-нибудь из знакомых. Шагаю вперед, заворачиваю за угол – и вижу пару телефонных будок. Сперва прохожу мимо, но потом, сам не зная почему – говорю же, со мной такое бывает, – ни с того ни с сего останавливаюсь и возвращаюсь.

В первой будке нет того, что мне нужно, зато во второй – лежит как миленький. Достаю, кладу на полку, проверяю на букву К. Нет, в списке не значится. Ничего удивительного. Это ведь даже штат совсем другой, но все равно хочется проделать все по порядку.

Мне нужно ему сообщить, что я цел и невредим. Или сказать, что я в городе, пусть не беспокоится. Да хотя бы посмотреть, что из этого выйдет. Проверяю все фамилии на букву К, но его не нахожу и тогда просто набираю номер. Слушаю длинные гудки, но счет не веду и уже собираюсь дать отбой, когда на другом конце провода наконец-то снимают трубку.

Алло, говорю я в никуда.

Представляю себе, как он стоит у телефона. Спал, наверное, а я его разбудил; у него время отстает от моего на три часа. Почти чувствую его кудряшки у своей щеки.

Алло?

Ответа нет, но теперь фоном слышатся какие-то звуки.

Алло? – повторяю.

На том конце отзывается нараспев милый сердцу голосок.

Вас слушают.

Кто это? – спрашиваю. Это ты, Майкл?

Сдается мне, ему приятно услышать свое имя, и он повторяет за мной, едва не крича мне в ухо.

Майкл!

Странное чувство, прямо как удар под вздох; с трудом сглатываю слюну и до боли щиплю себя за ногу, перед тем как продолжить.

Здравствуй, Майкл. Это… Приходится еще раз сглотнуть… Это дедушка…

Не понимаю, откуда во рту скопилось столько слюны.

На другом конце не отвечают, может, даже трубку бросили, но, когда я уже собираюсь дать отбой, опять слышу фоном те же самые звуки. Сперва я подумал, что там радио включено, а теперь больше похоже на телевизор.

Майкл, зову.

Так и вижу, как он растянулся на полу и смотрит мультики. Лежит на животе и ручонкой прижимает к уху здоровенную телефонную трубку. Мне даже кажется, что я слышу писк мультиков.

Слышишь, Майкл, это дедушка. Папа дома?

Майкл дышит в трубку, дыхание у него частое и легкое, прямо как дуновение у меня на щеке.

Папа? – переспрашивает он.

Да, папа дома? – спрашиваю еще раз.

Папа!

Теперь он кричит во все горло и вроде как досадует, что его от мультиков отрывают.

Майкл, говорю, стараясь не выдать волнения, передай папе, что я звонил, хорошо? Передай, что звонил дедушка.

Тут мультяшные вопли сменяются каким-то царапаньем. Не иначе как он перекатился по полу, не расставаясь с телефонной трубкой, которая вдруг отрубается, и мои последние слова рикошетом отскакивают от пустоты.

Не балуйся там, говорю я и возвращаю трубку на рычаг.

Стою возле этой будки и не знаю, куда податься. Улицы расходятся во все четыре стороны – можно в принципе вернуться и сделать вид, будто я никуда и не уходил. Но тогда вся моя вылазка потеряет смысл, а я терпеть не могу бессмысленные действия.

Опять захожу в будку, опять листаю телефонный справочник. Не пропускаю ни одного раздела, и когда нахожу то, что нужно, не могу поверить своей удаче. Однако же вот оно, набрано мелким шрифтом, среди миллиона подобных, а значит, оно реально там есть. Набираю номер, слышу гудки, и мне почти сразу отвечает мужской голос.

Алло.

На этот раз умолкаю я сам.

Алло?

Голос еще там. Пытаюсь распознать в нем знакомые нотки, хоть что-нибудь памятное, но слышу щелчок – и связь прерывается. Набираю еще раз и уже не жду, чтобы он заговорил первым.

Это я, говорю. И повторяю в тишину: Это я.

Ушам своим не верю, отзывается в конце концов тот же голос.

Я, конечно, начеку, но от неожиданностей никто не застрахован, и когда кусок прошлого с грохотом приземляется у меня за спиной, это всегда шок, вроде как сейф, выпавший из пентхауса. Оборачиваюсь, готовлюсь увидеть зияющую дыру, но вижу незнакомца примерно моих лет, а единственная зияющая дыра – это его разинутый рот.

Дьявольщина! Дьявольщина!

На нем синий блейзер, шляпа, в руке трость с темно-медным набалдашником. Твердит одно и то же слово, как заезженная пластинка: Дьявольщина! Дявольщина!

Наконец игла перескакивает на следующую дорожку, и он говорит:

Как жизнь, чертяка?!

А сам пялится на меня в упор.

Не понимаю, зачем так орать. И ведь ни минуты не сомневаюсь, кто это такой, а узнать не могу, хоть ты тресни. Стоит какой-то старик, явно чокнутый, выкрикивает мое имя и размахивает своей идиотской тростью, как будто поколотить грозится. Дистанция между нами сокращается, и по мере его приближения у меня в мозгу начинает шевелиться мысль. Ворочается в затылке, под складками кожи. Смотрю, как он шкандыбает мне навстречу, и вдруг узнаю. По походке. Стрэдлейтер, паразит старый. Эту походку из тысячи узнать можно.

Ах ты, сукин сын, говорю и делаю шаг ему навстречу.

Сам тощий, длинный; руку ему жму – рука сухая, твердая. Прямо как палка, которой он размахивал.

Сукин ты сын, повторяю. Сколько лет, сколько зим.

Вижу, он рад-радешенек, осклабился – рот до ушей и все такое.

Здорово, долбоеб старый, – это он мне. Да уж, воды утекло изрядно.

И правда, шестьдесят лет пролетело.

Рукопожатие наше затягивается. Стрэдлейтер, типа, хочет этой тряской время вспять повернуть. Но я – пас, высвобождаю руку и слышу, как у него локоть хрустнул, будто засохшая ветка пополам переломилась, а он вроде как не замечает. Стоит чуть ли не вплотную ко мне, и я могу его физиономию разглядеть во всех подробностях. Теперь сомнений нет – это он. За всеми этими морщинами и обвисшей кожей скрывается бывший юнец Стрэдлейтер. Седой, как лунь, стриженный чуть ли не под ноль. На лбу ничего определенного не написано – может, в армии отслужил, – но лезть ему в душу неохота. Совершенно не тянет расспрашивать про жизненный путь, чем занимался, есть ли семья и все такое прочее, – ну никакого желания нет. Просто захотелось увидеть лицо из прошлого, вот и все.

Рубашка на нем голубого цвета, и если б не желтушная кожа, он бы выглядел вполне сносно. Однако эта его улыбочка мало кого может обмануть. На самом деле вид у него такой, словно он вот-вот брякнется и концы отдаст – пусть уж думает, будто по сравнению со мной он еще бодрячком.

Здорово, долбоеб старый! – снова голосит он.