– Ты правда не соскучился? – удивился Илан. – Совсем у тебя совести нет! Ну и ладно.

Астре наблюдал, как брат, мурлыкая что-то под нос, продолжает выметать из углов бесконечную стружку, и слезы вдруг потекли по щекам.

– Ты умер… – сказал калека.

Он знал, что Илан погиб несколько дней назад, в Медуке, от выстрела в голову. Что близится зенит затмения и, если ничего не предпринять, миру конец. Что Нико выжил и ему предстоит вести шествие в Соаху, которое теперь называют Объединенным государством, но об этом в присутствии принца лучше не заикаться. Что его учителя зовут Такалам, а существо, спасшее порченых на мельнице, носит имя, подаренное девочкой с Акульего острова. Рядом ощущался кто-то очень знакомый. Это он принес Астре знания и теперь ждал, пока порченый проснется.

«Здесь Кайоши, – подумал калека. – Он воспользовался связью прималей».

– Мне вот интересно, – сказал Илан, упершись подбородком в древко метлы и пристально глядя на Астре, – ты опять заведешь свою шарманку? О том, как ты виноват и что ты не должен жить на белом свете и плодить покойников. Сначала отец, потом Иремил, теперь я. И везде ты один виноват.

– Почему ты так говоришь? – с трудом спросил Астре. – Ты же… Ты же моя Цель…

– Да, разрыдайся теперь и посыпь голову пеплом, – усмехнулся Илан. – Или стружками. Хочешь, я тебе посыплю? Вот. Легче стало? Эй, кто-нибудь, вам полегчало? Может, конца света теперь не будет? Астре так старательно себя корит! Интересно, почему от этого никому не радостно?

– Я не понимаю…

Калека закрыл глаза, а когда открыл, увидел у себя на культях золотистые спиральки.

– Полегчало? Ну? Полегчало, Астре?

– Да о чем ты?! – вспылил калека. – Чего ты от меня хочешь?! Чтобы меня совесть не мучила?!

– Да мучайся на здоровье, Астре, – развел руками брат. – Мучайся сколько угодно, только хоть иногда шевели остатками своих конечностей. Чтобы от тебя, кроме нытья, был еще какой-нибудь толк. Тебе же плевать на всех. Подумаешь, Кайоши из-за тебя парализовало. Подумаешь, план рухнет, если ты умрешь. Какая разница, тебе же надо свести с собой счеты! Честное слово, в кого ты такой дурак-то? Ты как будто опилки против ветра метешь.

– А что толку ему говорить, если он не слушает? – раздался за спиной голос Иремила.

Астре развернул кресло и увидел прималя.

– Я ему всегда говорил: ищи управу для мыслей. Живи для тех, кто остался. Приноси пользу. Так нет же. Он у нас мученик.

Иремил снял с плеча пустой мешок и взялся заталкивать в него стружки.

– С виной жить тяжело! – добавил Илан, снова орудуя метлой. – Поэтому он у нас голодует. Он же всем мешается. Он же такая обуза. Да еще и люди из-за него мрут. Ах ты наш бедный, несчастный мальчик!

– Трудно ему, – согласился Иремил и уложил мешок Астре на культи. – Вот, это я. Тяжелый, а?

– А это я.

Илан бухнул еще один мешок. Они были просто неподъемными, хотя внутри вроде обычные опилки.

– А это тебе за отца, – сказал Иремил, добавляя сверху третий мешок, за которым Астре уже ничего не видел.

– И сверху пеплом посыплем! – крикнул Илан, разбрасывая над калекой золотистые горсти. – Как тяжело жить, Астре!

– Хватит! – выпалил калека. – Хватит, Цель, я все понял.

– Восемнадцать лет не понимал, а тут вдруг понял, – рассмеялся Иремил.

– Тяжело, а будет еще тяжелее, – не унимался Илан, продолжая подметать пол. – Тут опилок море. На каком мешке сломаешься, Астре?

– Ни на каком, – мрачно произнес калека. – Я все понял.

– Понял? – повел бровью Иремил. – Ну тогда вези.

Астре взялся за колеса и крутанул их. Руки свело судорогой, а кресло сдвинулось совсем на чуть-чуть.

– Вот теперь ты знаешь, почему твои братья так мало прожили, – сказал Иремил, толкая калеку к двери. – Они думали, что нам без них легче будет.

– Это им без мира легче было! – крикнул вдогонку Илан, и Астре проснулся в холодном полумраке комнаты, под раскатистый храп Зехмы.

«Мы не добежали до дома, – вспомнил калека. – Что-то случилось».

– Приветствую вас, – послышался знакомый голос.

Астре повернул голову и увидел юношу в деревянном кресле на колесах. Словно перенесенное из мира снов, оно испугало калеку до нервной дрожи, и он какое-то время не мог понять, что уже не спит.

– У меня к вам просьба, – сказал Кайоши. – Простите, что так с ходу. Но я боюсь потерять сознание от недосыпа, а это может плохо кончиться.

Астре сел на кровати. Комната была пустая и темная. На стене горела единственная лампа, и окутанное тенями лицо Кайоши показалось Астре вылепленным из желтого воска.

– Как много я смог вам передать? – спросил провидец. – Я попытался сократить время на объяснения и…

– Я все сделаю, – прервал его Астре, дрожащей рукой утирая мокрое от слез лицо. – Но вы уверены в своей просьбе?

– Да, – резко выдохнул провидец.

Слова давались ему с большой мукой, и на долю секунды Астре подумал, что Кайоши не решится, но он посмотрел на калеку в упор и сказал:

– Я схожу с ума от видений, поэтому, пожалуйста, прикажите мне больше не видеть вещих снов.

* * *

А хоромы-то отстроили, матерь непутевая! Да тут в одной комнате целым островом жить можно, еще и в гости друг к другу ходить все ноги стопчешь. Генхард на потолок узорчатый столько пялился, что чуть совсем не окосел. Того гляди, вон те птички по лозам виноградным летать начнут и гадить вороненку на лоб. Ишь, какие у них пуза. Ягод небось жрут как прорвы.

– Эй, – шепнул Генхард в полумрак. – Есть тут кто живой?

Сесть и посмотреть боязно было. А вдруг не только Илана нету, а и еще кого-нибудь. Генхард только и помнил, как их в телегу после суда погрузили. Может, его признали не порченым и не спалили поэтому? А остальных? Батька соахийский! Только бы это они тут лежали!

– Эй! – повторил вороненок и стал щупать матрац справа от себя.

И слева бы пощупал, да плечо страшно разболелось. От этого и проснулся, так что шевелить им лишний раз не хотел.

– Эй, вы дрыхнете, что ли?

Рядом сопели, но никто не отвечал, и пришлось подняться. А перина-то мягкая! Пальцы аж до пола провалились! Солнце еще не взошло, и за окнами такой туман стоял, что хоть режь на лоскуты и одежду шей. Никакого света не пропускал. Пришлось Генхарду ползти вдоль матрацев и смотреть, где кто лежит.

От народа пахло мылом, так что нюхай не нюхай, а родную вонь никак не учуешь. Генхард дополз до первой лежанки и увидел ноги. Длиннющие, волосатые. Торчат из-под одеяла, как палки. И так Генхард этим ногам обрадовался! По ним-то сразу понятно, что это Вобла тут лежит, а не кто-то другой. Он был посинелый и до того опухший, что аж щеки округлились. Уж чего-чего, а щек у Воблы сроду не было. Генхард укрыл ему ноги и дальше пополз.