Странно, но до сих пор мне не доводилось сталкиваться с преступлениями. Мой отец всегда считал делом чести не пускать налево мех заказчиков, что нисколько не уменьшало их подозрительности. Однако все считали такой способ обогащения вполне обычным делом. А отец испытывал удовлетворение оттого, что никогда не завышал цену своих изделий. Польза от этого была чисто нравственная, он гордился тем, что является честным человеком, и это было его единственной наградой. Что касается Леодепара, то он был слишком богат, чтобы идти на риск, используя бесчестные методы. В общем, я считал, что плутовство – это удобный выход лишь для бедняков и низкооплачиваемых мастеровых. Таким образом, Раван открыл мне другой мир, где можно было ворочать большими делами, чеканить королевские деньги и в то же время прибегать к недостойным приемам жуликов низкого пошиба.

В конце концов я все же выразил ему свое удивление. Раван объяснил мне, что такие приемы повсюду в ходу. От него я узнал, что война привлекла монетчиков, которые работали в соседних краях. В Руане и Париже, у Англичанина, претендовавшего на французский престол, а также в Дижоне, у герцога Бургундского, не зависевшего ни от кого на своих бескрайних землях, – повсюду намеренно чеканили деньги с заниженным содержанием серебра. Доходя до земель, подвластных королю Карлу, эти деньги обменивались на наши, которые чеканились с куда более высоким содержанием драгоценного металла. С этими высоко котировавшимися монетами торговцы возвращались в другие земли и обогащались в ущерб нам. Чеканя монеты высокой пробы, мы разоряли бы королевство и позволяли бы драгоценным металлам переходить к принцам крови, сражающимся против нашего короля. Равану удалось убедить меня, что, обогащаясь путем мошенничества, мы оказываем услугу королю, который доверил нам это дело. Я верил ему вплоть до того момента, когда в весенний полдень десяток вооруженных королевских солдат заявились в нашу мастерскую, чтобы арестовать нас и отправить в тюрьму.

Раван принял этот поворот судьбы совершенно спокойно. Впоследствии – с большим запозданием – я узнал, что ему это было не впервой. Именно ради того, чтобы избежать тяжкого приговора, он бежал из Руана и прибыл к нам.

Для меня же заключение стало жестоким испытанием. Прежде всего, конечно, мне было мучительно стыдно. Мы скрывали происходящее от детей, но они нашли ответы на тревожившие их вопросы у товарищей по играм. Мне было тяжело сознавать, что в глазах всего города я слыву вором. Гораздо позднее до меня дошло, что это испытание, напротив, лишь упрочило мой авторитет. Большинство восприняло это как посвящение: тюрьма позволила мне напрямую, в непосредственной близости узреть черное солнце власти, почувствовать его жар и проникнуть в его тайны. Более существенный ущерб я потерпел во мнении родни Масэ. Тесть считал, что, связавшись с чужестранцем, я уже поступил неблагоразумно. Заключение в тюрьму послужило доказательством моей вины. Я был убежден, что, когда я выйду на свободу – если меня вообще выпустят, – мне будет трудно, если не сказать невозможно, вновь занять достойное положение среди горожан, ставших свидетелями моего падения и позора. Отныне мне виделась лишь возможность побега.

Что до тюремных неудобств, то я переносил их куда легче, чем мучившие меня угрызения совести. Меня препроводили в одиночную камеру, расположенную в герцогском дворце. Как и положено, она была темной и сырой. Но меня с самого рождения окружали тьма и сырость, так что тюрьма обернулась для меня все той же сыростью и тусклым светом, что были мне написаны на роду. Лишения не казались мне тяжкими, наоборот, я осознал, что удобства, изобилие еды и одежды, многочисленная челядь – все, что мне принадлежало, загромождало мою жизнь и не являлось необходимостью. Тюрьма стала для меня опытом свободы.

Обращались со мной хорошо или не слишком скверно. В камере я находился один. У меня были только стол и стул. Мне позволили писать Масэ и даже отдавать распоряжения насчет моих сделок. Самое главное – у меня было много времени для раздумий, и я подвел правдивый итог первых лет своей взрослой жизни.

Мне уже исполнилось тридцать. Из минувшего десятилетия запомнились немногие счастливые моменты, среди них прежде всего рождение детей и некоторые часы, проведенные с Масэ в деревне. Несколько раз мы вдвоем с ней объезжали верхом окрестные деревушки. Это было не очень-то благоразумно, повсюду путников могла подстерегать опасность. Случалось, разбойники добирались до самых предместий. Но нам нравилось это ощущение подстерегавшей нас опасности. Тесть отписал нам по завещанию деревенский дом, стоявший в березовой роще, его охраняла пара слуг. Мы наезжали туда, чтобы делить любовь и сон.

Все прочее не оставило по себе никаких ярких воспоминаний. Это было жестоким доказательством, что мои желания и действия были не слишком честолюбивы. Я планировал и осуществлял лишь мелкие – по меркам нашего городишки – сделки. Столица в отсутствие некоронованного короля притворялась, будто пользуется влиянием; я – тоже. Даже объединение с Раваном, на которое я так уповал, было всего лишь химерой. Реальность выглядела совсем не так блестяще: нас признали мелкими мошенниками. Мы добивались прибыли, нарушая нормы и обязательства. На нас была возложена важная миссия, а мы намеренно халтурили. Поступая так, мы грабили не только короля, но и весь народ. Я ознакомился с трудами монаха Николы Орезмского[7]. Он показал, что неполновесные деньги ослабляют торговлю и разрушают королевство. Так что мы не только стремились обогатиться, посягая на общественное достояние, мы совали палки в колеса повозки, которую нам было поручено тянуть. Мы оказались ничтожествами.

К счастью для меня, Равана содержали в другой камере и мы не могли сообщаться. Это дало мне возможность все обдумать и самостоятельно прийти к выводам, прежде чем ему удалось бы повлиять на меня. Выходя из тюрьмы, он улыбался и был полон оптимизма, и я понял, что он готов опять взяться за свое. По его мнению, я не представлял себе всей сложности ситуации и положение было вовсе не таким уж скверным. Он добился, чтобы нас выпустили, заплатив приближенным короля. Послушать его, так единственной нашей ошибкой было то, что, раздавая взятки, мы упустили из виду нескольких высокопоставленных особ. Раван вновь попытался убедить меня в том, что очень многим выгодно ослабление валюты. Мы первыми получали от этого выгоду, но с этого же стола кормились и все те, кто получал от нас деньги за то, что закрывал глаза на наши действия, начиная с принцев крови. Этот урок я впоследствии усвоил.

Но тогда я был по-прежнему убежден, что допустил серьезную ошибку, запятнав себя бесчестьем и сделавшись посредственностью. Оглядываясь назад, я могу сказать, что эта уверенность спасла меня. Она подтолкнула к поискам радикального решения. Без нее я не смог бы так легко найти выход. Порвав с прошлым, я остался верен клятве, данной самому себе в тиши заточения: я решил уехать, как только выйду из тюрьмы.

Необходимость отъезда была не только следствием испытываемого стыда. Решение возникло намного раньше, я понял, что всегда помышлял об этом. Сколько себя помню, я хотел покинуть край, где оказался по случайности рождения, – Берри с его серым небом, вечными опасениями и торжествующей несправедливостью. Проклятие безумного короля и после его кончины продолжало довлеть над страной. Я узнал, что, пока я пребывал в заточении, возникла новая волна безумия. Стражники рассказывали, будто восемнадцатилетняя, никому не известная неграмотная деревенская пастушка заявила, что Господь призвал ее спасти королевство. И государь, которому грозила потеря Орлеана, оказавшись в безвыходном положении, поставил эту девушку, Жанну д’Арк, во главе своих войск. Безумие отца явно передалось сыну, заставив его призвать суккуба[8] и доверить ему судьбу государства…