Состояние мое понемногу улучшалось. Придя в себя, я принялся расспрашивать моряков о Святой земле. Некоторые из тех, кто уже побывал там, рассказали об увиденном. Они в один голос уверяли, что я буду немало изумлен. Так оно и оказалось после высадки в Бейруте. И все же к моему восхищению примешивалось странное чувство. Я дивился собственному восхищению. Едва бы мне удалось объяснить, что именно в этих краях достойно похвалы. Конечно, поражали краски обрывистого побережья: море здесь переливалось оттенками изумруда, а вдали средь горных вершин виднелся город, местами скрытый темной зеленью кедровых лесов. Выглядело это великолепно, но и в других местах перед нами разворачивалось не менее прекрасное зрелище.

Бейрут – открытый город, где еще сохранились здания, построенные крестоносцами, хотя большая часть их разрушена. Этот упадок печальным образом напоминал тот, что постиг многие города и деревни Франции. Как и у нас, здесь соседствовали богатство и бедность, знать и простой люд. И непохоже, чтобы условия жизни на Востоке были более завидными, чем в наших городах.

Мое восхищение никак не было связано с отсылками к Евангелию. Паломники, встреченные мною в Бейруте, пребывали в постоянном волнении, ибо направлялись из одного святого места в другое. Вытоптанная площадь с валяющимися на ней камнями повергала их в транс, стоило им только представить, что на этом месте забросали камнями женщину, совершившую прелюбодеяние. Но я-то уже говорил, что не слишком жажду небесной пищи.

Путешествовавших со мной торговцев больше всего восхищали восточные базары. Город изобиловал ценными товарами: глазурованная керамическая посуда из Мартабана, шелка из Малой Азии, китайский фарфор, пряности, доставленные из Ост-Индии… Однако эти сокровища были произведены в других местах. В самом Бейруте были мастера, покрывавшие стекло эмалью, инкрустировавшие кедровое дерево перламутром или занимавшиеся чеканкой по меди, но их изделия были куда скромнее. Что касается изнывавших от жары городских окрестностей, то им было далеко до сада Гесперид[11]. Следовало признать очевидное: Святая земля не была раем. Так чем же объяснялся особый характер этих мест, вызывавший восхищение? Через неделю для меня все прояснилось.

С галеи выгрузили последние товары. Сикар заменил их грузами, которые нужно было доставить в Каир. Судно направилось в Александрию. Предполагалось, что оно вернется меньше чем через месяц. Я и еще несколько моих спутников решили остаться здесь и при следующем заходе в этот порт вновь сесть на корабль. А пока я хотел исследовать здешние земли и проникнуть в тайну Востока с его странным привкусом.

Наняв ослов, мы двинулись в сторону Дамаска. Дорога петляла в горах. Несмотря на дневное пекло, ночи были ледяными. Мы просыпались покрытые росой, она стекала по коже и проникала за воротник. Затем мы спустились в широкую долину, которую паломники называли долиной Ноя. Они верили, что именно здесь Ной сооружал свой ковчег в ожидании потопа. Пройдя через ущелья, мы вышли к обширной пустыне, за которой лежал Дамаск. Именно здесь состоялась встреча, открывшая мне глаза.

Караван верблюдов медленно двигался из Леванта. Усыпленные величественным покачиванием этих животных, погонщики едва удостоили нас взглядом. Верблюды были нагружены огромными тюками с глиняными сосудами, коврами, медной утварью. Хозяин мулов разъяснил нам, что караван прибыл из Тебриза, он везет из Персии товары, собранные по всей Азии. Караван медленно проследовал мимо, и вдруг мне стало ясно, что именно изумляет меня в этих краях: здесь был центр мира. Сами по себе эти земли ничем особенным не отличались, но исторически сложилось так, что они стали местом притяжения. Именно здесь зародились великие религии, здесь смешивались самые разные народы, которых можно было встретить на этих улицах: арабы, христиане, иудеи, туркмены, армяне, эфиопы, индийцы. Кроме того, именно сюда стягивались богатства мира. К самому прекрасному, что было создано в Китае, Индии или Персии, присоединялись лучшие изделия, произведенные в Европе или в Нубии.

На пути к Дамаску это открытие не выходило у меня из головы. Оно перевернуло сложившиеся у меня к тому моменту представления о современном мире. Если центром его была Святая земля, то это означало, что наша родина, Франция, отодвинута к его дальним границам. Нескончаемые распри короля Франции с английским королем, соперничество герцога Бургундского и Карла Седьмого, – словом, все события, которые мы воспринимали как наиважнейшие, были лишь незначительными и даже не слишком реальными деталями, стоило взглянуть на них оттуда, где мы оказались. История писалась здесь, и мы на каждом шагу обнаруживали ее следы в занесенных песками храмах. Крестоносцы думали, что им удастся покорить эти земли. Но, подобно многим другим, они были побеждены, и развалины возведенных ими сооружений добавились к обломкам цивилизаций, притянутых к центру мира и низвергнутых здесь.

Я был рад тому, что мне удалось распутать клубок своих мыслей. Но к какому выводу это меня вело? Удалось ли мне отыскать то, что я искал? Мои грустные раздумья свидетельствовали, что нет. Этот Восток был все же слишком реальным, слишком многое мне напоминал. Открыв пустыню с ее золотистыми тонами, я опять вспомнил леопарда из моего детства. Он прибыл отсюда и указал мне направление, в каком надо искать. Незадолго до нашего прибытия в Дамаск я пережил кризис, но мои сотоварищи этого не поняли.

В оазисе, где мы сделали привал, остановился другой караван – огромный, гораздо более многочисленный и богатый, чем все те, что мы встречали до этого. Это был целый отдельный мир. В нем насчитывалось около двух тысяч верблюдов в богатом убранстве. Когда мы подъехали, они уже были развьючены и отдыхали. Рассеянные по всему оазису и даже по прилегающей пустыне погонщики верблюдов, а также женщины и дети образовывали копошащуюся массу: они хлопотали вокруг дымящихся костров, разведенных в углублениях в песке. Когда на рассвете прозвучал сигнал, вся эта масса разом поднялась и стала готовиться к отбытию. Как будто целый город пришел в движение. Тщательно нагруженные верблюды собирались в группы по принадлежности к семьям и племенам и выстраивались вереницей. Следом за предводителями каравана выступали литаврщики, которые били в огромные барабаны, за ними ехали вооруженные всадники. Я слышал, что караван направляется в скифские степи. Там к нему должны присоединиться новые обозы, чтобы затем двинуться в Китай.

Вдруг я расслышал внутренний голос, мощно призывавший меня присоединиться к этому каравану. По характеру мне чужды мистические порывы. Я предпочитаю оставаться властелином своих чувств. Однако на этот раз я потерял голову. Во мне крепло ни на чем не основанное убеждение, что это моя судьба. Я уже принес немалые жертвы, чтобы отправиться туда, где все возможно, – на Восток, землю обетованную моих грез, но был еще, так сказать, на середине пути. Я мог еще перерезать последние нити, связывавшие меня с прежней жизнью, покинуть галею, отправиться в совершенно неведомые земли и жить по другим законам. Этот караван внезапно указал мне путь.

Я бродил среди верблюдов, поглаживая их шерсть кончиками пальцев, поддавшись громадному искушению. Я углубился в самую гущу животных, топтавшихся в пыли в ожидании сигнала к отправлению. Караван должен был двинуться в путь с наступлением сумерек. Мои спутники разыскивали меня весь день, так как нашей небольшой группе предстояло ехать в этот час в Дамаск, до которого было уже рукой подать. Когда меня отыскали, я сперва отказался следовать за ними и не реагировал на их расспросы. Они сочли, что таинственная болезнь лишила меня рассудка, а также, наверное, способности понимать речь. В итоге я присоединился к ним, но еще долгие часы пребывал в угнетенном состоянии, в прострации, мои мысли где-то блуждали, а лицо было искажено болью.