пробуждение чувства личности, сознание особенности «я» и противопоставления его окружающему миру; феодальный быт и нравы говорили о подчинении личности иерархии, о растворении ее в общественной целокупности, управляемой волей самодержца, освященной законами религии. Откуда уж было развиться в среде немудрящих крепостников Лариных и их соседей чувству личности, связанному с независимостью, протестом и сознанием гражданского равенства? В России индивидуализм Пушкина был новообразованием, он носил еще первоначальный характер. Ранняя ступень развития личного начала, на которой стоял Пушкин, делала его свободным от излишества более позднего индивидуализма, надутого, чванливого, гениальничающего, презирающего обыкновенных людей. В гении Пушкина очень мало общего с Байроном, хотя он и подвергался непосредственному воздействию произведений последнего, и очень много общего с Шекспиром, ранний европейский индивидуализм которого также сохраняет трезвое представление об объективной значимости внешнего мира и других людей, «…что за человек этот Шекспир? — писал Пушкин Н. Н. Раевскому. — Не могу прийти в себя! Как Байрон-трагик мелок по сравнению с ним! Байрон, который постиг всего на всего один характер (именно свой собственный)… разделил между своими героями те или другие черты своего собственного характера: одному дал свою гордость, другому— свою ненависть, третьему — свою меланхолию и т. д. и таким образом, из одного характера, полного, мрачного и энергичного, создал несколько характеров незначительных, — это уже вовсе не трагедия. Каждый человек любит, ненавидит, печалится, радуется, но каждый на свой образец, — читайте Шекспира». (Пушкин, переписка под ред. Сайтова, том I, стр. 248, перев. с франц.)

Чрезмерный индивидуализм Байрона ограничивал, он замыкал его последователей в круг собственной личности, он лишал их богатства мира, закрывал им доступ к чувствам и мыслям других людей. Шекспир, считающийся одним из родоначальников европейского буржуазного индивидуализма, понимает, что личность не заполняет собой всей вселенной, а занимает в ней только свое определенное место. Так же относился и Пушкин к проблеме личности и мира, личности и других людей. В этой связи любопытно отметить отношение Пушкина к романтизму. Для Пушкина романтизм был только переходом от условности искусственных правил классицизма к простоте и естественности реализма. Существенным в романтизме он считал формальное новаторство, разрушение канонов классицизма, введение новых жанров, свободу обращения писателя с художественными средствами для полного и правдивого выражения его замыслов. Идеалистического и субъективистского мировоззрения романтиков Пушкин не разделял. Но идеалистическая чрезмерность индивидуализма является одной из главных черт европейского романтизма, современного Пушкину. Поэтому-то Пушкин идейное движение XVIII столетия считал более высоким, чем современное ему идейное движение XIX века, эпохи Наполеона и реакции. В письме к Погодину мы находим следующее знаменательное в этом отношении суждение Пушкина:

«Одно, меня задирает: хочется мне уничтожить, показать всю отвратительную подлость нынешней французской литературы. Сказать единожды вслух, что Ламартин скучнее Юнга и не имеет его глубины, Беранже не поэт, что В. Гюго не имеет жизни, т. е. истины, что романы А. Виньи хуже романов Загоскина, что их журналы — невежды, что их критики почти не лучше наших Телескопских и графских. Я в душе уверен, что XIX век в сравнении с XVIII в грязи (разумею во Франции). Проза едва-едва выкупает гадость того, что зовут они поэзией».

(Переписка, том II, стр. 389.)

Пушкин отличался отсутствием эгоцентризма не только по натуре своей, по психологическому складу своего характера, но и по своим убеждениям. Байронизм Алеко из «Цыган» осужден за то, что он для себя лишь хочет воли. Это не случайное мнение Пушкина. Безнадежный эгоизм Пушкин относит к числу отрицательных качеств Онегина; индивидуализм Онегина обездушен отсутствием любви к людям, отношением к другим людям только как к орудию. Отрицательное отношение Пушкина к эгоистическому индивидуализму совершенно недвусмысленно:

Все предрассудки истребя,

Мы почитаем всех нулями,

А единицами — себя;

Мы все глядим в Наполеоны,

Двуногих тварей миллионы

Для нас орудие одно,

Нам чувство дико и смешно.

Лорд Байрон прихотью удачной

Облек в унылый романтизм

И безнадежный эгоизм.

(«Евгений Онегин».)

Это положение может быть подтверждено анализом многих других произведений Пушкина, Осуждение счастья, достигаемого за счет, другого, входит в идейные мотивы «Русалки», «Каменного гостя».

Чрезмерный индивидуализм в своем себялюбии и эгоизме бесчеловечен. Пушкин же — необыкновенно развитая и четко определенная большая индивидуальность — всегда человечен. Когда он в скорби, ему не кажется, что погибает вселенная. Своя скорбь есть своя скорбь — и только. Она оставляет место для доброжелательного отношения к чужим радостям:

Играйте, пойте, о друзья!

Утратьте вечер скоротечный,

И вашей радости беспечной

Сквозь слезы улыбнуся я.

(«Друзьям».)

И в радости поэт не забывает о других: радостью ему всегда хочется поделиться с друзьями.

Пушкин сознает свою личность в связи с миром и другими людьми. Его личность — только момент в объективном бытии. Отсюда широта, полнокровность, наполненность личности Пушкина. Именно потому, что он рассматривает себя как звено, включенное в бесконечную цепь реальности, он может проявить жадное любопытство ко всему тому, что было, есть и будет, именно поэтому он может сочувственно, проникновенно и объективно всем интересоваться, в то время как субъективизм, идеализм, романтизм — все характеризующее более поздний индивидуализм, а в Европе характеризовавший уже и современный Пушкину индивидуализм — суживают богатство личности, ограничивают ее нищим достоянием оторванного от мира, неразделенного миром мечтания. Индивидуалист господствующих классов в XIX веке очень скоро поймет, что он может культивировать свои качества только за счет других личностей. Найдутся идеологи, которые и в практическом, и в философском смысле объявят большинство собственностью избранных и единственных. Пушкин же находится еще в золотой поре индивидуализма. Он еще не задумывается или почти не задумывается над тем, что в классовом обществе личность меньшинства развивается, подавляя личность большинства. Он радостно чувствует свое индивидуальное начало в объективном и многообразном мире; радость осознания личности увеличивается от добросовестной иллюзии, что это чувство доступно всем. Радость проснувшейся личности приобретает мажорный тон от противопоставления ее темной, косной и постной морали прошлого — морали феодально-крепостнического общества.

Эти коренные, главные черты духовного облика и характера Пушкина обеспечивали ему, казалось бы, счастливое гармоническое взаимоотношение с миром и обществом.

Пушкин не пугался вечности, смерть не ужасала его. Он не видел противоречия между конечностью человеческой жизни и бесконечностью природы. Смерть, если она приходит в конце радостной и удовлетворенной жизни, есть лишь завершающий беспробудный сон, встречаемый человеком со спокойствием все взявшего от жизни эпикурейца:

И тих мой