человечества, живший в иную эпоху, ригористически подчинявший все движенья своего существа революционному долгу, также признавал права молодости на веселье и свободные радости, от которых она уходит вместе с возрастом и с развитием более глубоких интересов. В основе своей идеал Пушкина был идеалом человеческого’ и человечного счастья, элементы которого составлялись из наслаждений и тела и духа.

«Сладострастье высоких мыслей и стихов» («Жуковскому») Пушкин ценил не меньше сладострастья плоти.

Идеал счастья Пушкина отличался от нашего идеала счастья, но это был идеал полного и всестороннего счастья материалистически настроенного человека, понимавшего цену многовековых культурных завоеваний истории.

Пушкинский идеал счастья, казалось, был легко осуществим. Пушкин был членом господствующего класса. Первоначально поэт мыслил себе достижение счастья в согласии с окружающей действительностью. В ряде стихотворений Пушкина мы находим проявление идеологии, близкой к официальной («Воспоминания в Царском Селе», «Наполеон на Эльбе», «На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году», «Принцу Оранскому»). Россия Александра I, победившая Наполеона, обеспечивала благотворный мир, на лоне которого, казалось, каждый может достичь блаженства.

Однако, идеал счастья оказался недостижим для Пушкина. Жизнь несла ему горе и преждевременный трагический конец, и в сознании его постепенно меняется представление о жизни. Радость меркнет, взгляд на жизнь уже не ассоциируется прочно с представлением о счастьи, сквозь благословляющие песни все явственней и сильней проступает голос разочарованья, скорби, страданья, стоического представления о жизни:

Мой путь уныл.

Сулит мне труд и горе

Грядущего волнуемое море.

(«Элегия».)

Оптимизм был органической чертой натуры Пушкина, жажда счастья была у него неистребима, — сквозь скорби и заботы надежда на счастье светила ему манящей и обвораживающей улыбкой:

Но не хочу, о други, умирать;

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать,

И ведаю, мне будут наслажденья

Меж горестей, забот и треволненья:

Порой опять гармонией упьюсь,

Над вымыслом слезами обольюсь,

И может быть — на мой закат печальный

Блеснет любовь улыбкою прощальной.

(Там же.)

Так было, вероятно, до самой смерти поэта, и тем не менее, несмотря на надежды и упованья, радость все же переходила в печаль. Таков был первый и самый непосредственный результат от столкновенья жаждущего счастья поэта с жестокой и неразумной действительностью. Это было неразрешимое для Пушкина противоречие: с открытой душой ждешь радости, а пожинаешь печаль. С юношеских лет он как бы предчувствует нечто подобное:

С порога жизни в отдаленье

Нетерпеливо я смотрел:

«Там, там, — мечтал я, — наслажденье!»

Но я за призраком летел.

(«Наслажденье».)

Первоначально «печали след» — лишь след несчастливой любви. Однако, с течением времени печаль любви у Пушкина крепла и сгущалась, превращаясь в смутное, но горестное предчувствие ожидающей поэта жизненной судьбы. Как трогательно-грустно его «Послание к князю А. М. Горчакову»:

А мой удел… но пасмурным туманом

Зачем же мне грядущее скрывать?

Увы! Нельзя мне вечным жить обманом

И счастья тень, забывшись, обнимать.

Вся жизнь моя — печальный мрак ненастья,

Две-три весны, младенцем, может быть,

Я счастлив был, не понимая счастья…

…………………………………………………………………….

Твоя заря — заря весны прекрасной;

Моя ж, мой друг, — осенняя заря.

Я знал любовь, но не знавал надежды,

Страдал один, в безмолвии любил.

Безумный сон покинул томны вежды,

Но мрачные я грезы не забыл.

Душа полна невольной, грустной думой;

Мне кажется: на жизненном пиру

Один, с тоской, явлюсь я, гость угрюмый…

…………………………………………………………………….

Ужель умру, не ведая, что радость?

Зачем же жизнь дана мне от богов?

Чего мне ждать? В рядах забытый воин,

Среди толпы затерянный певец,

Каких наград я в будущем достоин

И счастия какой возьму венец?

Какой характерный для Пушкина оборот: если жизнь не может дать радости, тогда зачем она, какой в ней смысл, для какой цели дарована она богами? Однако, Пушкин не был бы Пушкиным, если б он не нашел примиряющего завершения элегических предчувствий. «Нет! и в слезах сокрыто наслажденье», — утешает он себя. С пушкинской широтой и доброжелательностью он думает найти замену счастья, ограду от несчастья в поэтическом призвании и благоденствии Друзей:

И в жизни сей мне будет в утешенье:

Мой скромный дар и счастие друзей.

Сознание противоречия между жаждой счастья и тем, что дает действительность, периодически возвращаясь, становится все шире, глубже, выходя далеко за пределы любовных жалоб:

Под бурями судьбы жестокой

Увял цветущий мой венец;

Живу печальный, одинокий

И жду: придет ли мой конец?

Так, поздним хладом пораженный,

Как бури слышен зимний свист,

Один на ветке обнаженной

Трепещет запоздалый лист.

(«Я пережил свои желанья».)

Счастье кажется поэту невозможным, неосуществимым. Но поэт не так-то легко сдает свои надежды. Если нет счастья, то есть его суррогат, идеал трудовой и независимой жизни, знающей свои скромные и чистые неги:

На свете счастья нет, но есть покой и воля.

Давно завидная мечтается мне доля —

Давно, усталый раб, замыслил я побег

В обитель дальнюю трудов и чистых нег.

«Чорт меня догадал бредить о счастьи, — пишет он 31 августа 1830 года Плетневу, — как будто я для него создан. Должно мне было довольствоваться независимостью».

Умаление идеала счастья не было добровольным. Пушкин уменьшал свои требования к жизни: в результате поражений и невзгод, он отступал от враждебных сил на участок, где ему казалось, что он сможет осуществить хоть часть своих мечтаний. Но в глубине души его не умолкала жажда полного, нестесненного счастья. Он мог сказать о себе словами Онегина:

Я думал: вольность и покой

Замена счастью.

                               Боже мой!

Как я ошибся…

Но сколько б ни было у Пушкина готовности пойти на компромисс в своих стремлениях к полной радости, сколько б ни было примирительных аккордов в его горестных размышлениях о тщете надежд на счастье, — он видел: не спастись ему от злой судьбы, от роковой сети действительности, оплетшей его со всех сторон, не уйти ему от погибельной развязки. Грустные размышления о судьбе своего жизненного идеала приводят поэта