Когда полчаса спустя Дин, которому надо было в тот вечер повидаться еще с кем-то из знакомых, ушел, она еще некоторое время неспешно расхаживала взад и вперед среди золота примул — само воплощение, судя по внешним признакам, безмятежной девичьей задумчивости.

«Наверняка придумывает сюжет, — с восхищением подумал кузен Джимми, мельком увидев ее из кухонного окна. — Ума не приложу, как она это делает».

Возможно, Эмили действительно придумывала сюжет. Но когда вечерние тени сгустились, она прошла мимо мечтательно-спокойных старых водосборов, выскользнула из сада, зашагала по Вчерашней Дороге, через зеленое пастбище, мимо домов Блэр-Уотер, на холм, мимо Разочарованного Дома, через густую еловую рощу. С мыса, из-за купы серебристых березок, открывался широкий вид на гавань, пылающую в сиреневом и розовом блеске заката. Эмили добралась туда немного запыхавшаяся. Под конец она почти бежала. Неужели она опоздает? Ох, что если она опоздает?

«Мира Ли» под всеми парусами выходила из гавани — корабль-мечта в великолепии заката, на фоне пурпурных мысов и отдаленных, сказочных, туманных берегов. Эмили стояла и следила за кораблем, пока он не миновал гряду дюн и не вышел в залив. Стояла и следила, пока паруса не слились вдали с голубой дымкой опускающейся ночи. Стояла и следила, ощущая лишь ужасное желание еще раз увидеть Тедди… только еще один раз… чтобы сказать прощальные слова так, как их следовало сказать.

Тедди уплыл. В другой мир. Не было видно никакой радуги. И чем была Вега из созвездия Лиры, как не всего лишь одним из многочисленных солнц, крутящихся и пылающих в невероятной дали?

Эмили упала в траву и лежала там, рыдая в холодном свете луны, который неожиданно сменил дружелюбные сумерки.

К ее мучительному страданию примешивалось недоверие. Такого просто не могло быть! Тедди не мог уехать лишь с этим бездушным, холодным, вежливым прощанием. После стольких лет дружбы, если уж никаких других чувств у него к ней не было… Ох, как сможет она вообще пережить третий час предстоящей ночи?

— Я безнадежная дура, — прошептала она горячо. — Он забыл. Я для него ничего не значу. И я заслуживаю этого. Разве я сама не забыла его в те безумные дни, когда воображала, будто влюблена в Эймера Винсента? Конечно, кто-то обо всем рассказал ему. Из-за того нелепого романа я потеряла возможность добиться подлинного счастья. Где моя гордость? Плакать из-за мужчины, который забыл меня. Но… но… так отрадно поплакать после этих отвратительных двух недель, когда приходилось только смеяться.

После отъезда Тедди Эмили с головой ушла в творчество. Все долгие летние дни и короткие ночи она лихорадочно писала, и фиолетовые тени под ее глазами становились все темнее, а розовый румянец на щеках все слабее. Тетя Элизабет считала, что племянница убивает себя работой и впервые примирилась с ее близкой дружбой с Кривобоком Пристом, так как он по меньшей мере ухитрялся по вечерам отрывать Эмили от ее письменного стола ради прогулок и бесед на свежем воздухе. В то лето Эмили выплатила остатки своего долга дяде Уоллесу и тете Рут за счет своей «халтуры».

Но писала она не только «халтуру». Когда в третьем часу первой после отъезда Тедди ночи она лежала в постели без сна, мучительно страдая от одиночества, ей припомнилась другая ночь: бурная зимняя ночь, которую они — Эмили, Илзи, Перри и Тедди, — застигнутые на дороге в Дерри-Понд ужасной метелью, провели в старом доме Джона Шоу. Она вспомнила последовавший за этим скандал и все свои страдания, вспомнила и то, с каким восторгом сочиняла в ту ночь рассказ, идея которого вспыхнула в ее уме после того, как она услышала веселую, многозначительную фразу Тедди.

По меньшей мере тогда она сочла ее многозначительной. Ну, что прошло, то прошло… Но не осталось ли где-то сюжета той истории? Ведь, кажется, на следующий день она записала план той очаровательной, причудливой сказки в одну из «книжек от Джимми». Эмили вскочила с кровати в призрачном свете летней лунной ночи, торопливо зажгла одну из знаменитых свечей Молодого Месяца и принялась рыться в кипе старых «книжек от Джимми». Да, вот этот сюжет. «Продавец снов». Эмили присела на корточки и прочитала его целиком. Он был великолепен и снова захватил ее воображение, вызвав прилив творческих сил. Она напишет на его основе целую книгу, она начнет сию же минуту. Накинув халат на обнаженные белые плечи, чтобы защитить их от прохлады, которую нес с залива легкий ночной ветерок, она села у открытого окна и начала писать. Все остальное было забыто — по меньшей мере на время, — осталась лишь возвышенная, всеобъемлющая радость творчества.

Тедди стал лишь смутным воспоминанием, любовь — задутой свечой. Ничто не имело значения, кроме ее повествования. Характеры оживали под ее пером, толпились в ее сознании, яркие, притягательные, требовательные. Остроумие, слезы и смех струились из ее пера. Она жила и дышала в другом мире и, вернувшись назад в Молодой Месяц только на рассвете, обнаружила, что лампа догорела, а стол завален страницами рукописи. Первые четыре главы ее книги! Ее книги! Какое волшебство, и восторг, и благоговение, и недоверчивое удивление были в этой мысли.

Несколько недель Эмили, казалось, по-настоящему жила только тогда, когда писала свою книгу. Дин в эти дни находил ее необычно восторженной, отстраненной, рассеянной, ушедшей в себя. Ее разговоры были скучны — настолько, насколько такое было возможно для Эмили, — и пока ее телесная оболочка сидела или прогуливалась рядом с ним, ее душа пребывала… где? В каких-то неведомых сферах, куда он, даже если бы постарался, не смог бы последовать за ней. Она ускользнула от него.

Эмили написала свою книгу за шесть недель… и закончила ее на рассвете. Отбросив перо, она подошла к окну и подняла к утреннему небу лицо — бледное, с усталым, но торжествующим выражением.

Удивительная музыка доносилась откуда-то из-за густой листвы безмолвной рощи Надменного Джона, из-за лежащих в розовом свете зари лугов, из-за сада Молодого Месяца, в котором царил вечный волшебный покой. Музыка звучала в душе Эмили, и ветер на холмах, казалось, с готовностью откликался на радостные звуки, танцуя в такт с ними. Холмы, море, утренние тени — весь мир взывал к ней тысячей сказочных, одобрительных, сочувственных голосов. Старый залив пел. Слезы счастья стояли в ее глазах. Она написала это… О, как она была счастлива! Восторг этой минуты возместил ей все ее труды.

Книга закончена, завершена! Вот она, «Продавец снов», ее первая книга. Не великое произведение… о нет, но ее произведение… ее собственное. Нечто, чему она дала жизнь, нечто, не существовавшее прежде — до того как она создала его. И эта книга была хороша. Эмили знала это… Чувствовала это. Яркая, изысканная сказка, полная романтики, юмора, страстной силы. Восторг творчества, словно сияющий свет, все еще озарял каждую страницу. Эмили перелистывала их, читая отрывки то тут, то там… и удивляясь, неужели она действительно написала это! Она стояла прямо под одним из концов радуги. Неужели она не сумеет коснуться этой волшебной, призрачной арки? Эмили казалось, что ее пальцы уже сжимают горшок с золотом радуги.