Переписка с Пересветом Игоревичем

Пишет Пересвет Игоревич:

Приветствую! «Русский Инок» – православный, христианский вестник, так?! А вот из списка адресов, на которые было отправлено письмо с приглашением его посетить, большое число принадлежит людям, имеющим довольно тесное соприкосновение с язычеством, магией, антихристианством, ведовством и т.д.

Зачем рекламировать себя в кругах, которые сознательно отвергли предлагаемое вами?

Мой ответ:

Милостивый сударь Пересвет Игоревич, благодарю за вопрос. Прежде всего, простите, если мое письмо с приглашением посетить «Русский Инок» как-то смутило вас. Поверьте, что такое письмо я посылаю только один раз.

Почему я приглашаю посетить «Русский Инок» людей имеющих «соприкосновение с язычеством, магией, антихристианством, ведовством»? А еще добавлю сюда атеистов, коммунистов, проституток, наркоманов, братков и т.п.

Потому, что всех их любит Бог. Если их любит Бог, то неужели кто-то может отвергать и презирать их. Мне не раз приходилось убеждаться, что подобные люди зачастую несут в себе такой сокровенный свет христианских добродетелей, пред которым «свет моей души» есть тьма… Ведь когда такие люди делают что-то поистине доброе, то это делает в них Христос, это совершает через них любовь и благодать Божия, хотя они сами об этом пока не догадываются.

Я обращаюсь к таким людям, чтобы общаться…

Исповедь бывшей скрипки

В последнее время в интернете стал популярным тест: «Какой вы музыкальный инструмент?»… Многие прошли его и убедились, что «гадается» довольно похоже на реальность. Куда же делась сила астрологии? Оказывается, музыкальные инструменты тоже влияют на наше рождение!? :-) Это уже прямо анти-астрология!

В тест я играть не стал. А просто сам написал «Исповедь бывшей скрипки». Итак…

Мне говорили, что я родился скрипкой.

Но шли дожди, и скрипка размокла и распалась.

Ее впопыхах собрали, обтянули толстой кожей, и тогда я стал барабаном.

Мне нравилась дробь.

В этой дроби мне слышались шаги тех, кто будет действовать завтра. Я все еще любил дождь. Любил даже тогда, когда мои друзья поскальзывались и падали, странно раскидывая руки и улыбаясь предсмертной улыбкой…

Я остановился у края большой воды и заплакал.

Я, барабан, которого боялись, – плакал. Оставшиеся в живых друзья морщились и презрительно смотрели в мою сторону.

И тогда я умер.

Теперь в моей новой жизни я учусь быть свирелью.

Я полюбил стройные волны воздуха, цветущие на полях тишины.

Но исход еще неизвестен. Кто будет играть на мне? Бог или сатана?.. Надеюсь на милость Божию.

Тайное слово

Они собирались на московской квартире у двух сестер. Пахло старой мебелью, дореволюционными гобеленами и восточными благовониями. Юные поэты, мыслители, художники, музыканты. Говорили об искусстве, читали стихи, обсуждали сюжеты новых картин, слушали поющего под гитару:

Открой мне свои роковые тайны,

четырнадцатый и последний день Екклисиаста,

я помню твои тайные преданья,

суды над судьями судей.

Они восхищались друг другом, не любили толпу, верили, что они вне мещанского быта. Они, они, они…

Первым умер от рака Олег, художник, совсем мальчик еще. Они стояли у его постели, у одра умирающего, а он, широко раскрыв глаза, спрашивал: «Ребята, вы принесли хлеба?» – «Хлеба? О чем это он?» – не понимали они. Возможно, он был самым лучшим из них.

Хрустальный замок рушился на глазах. Кто-то стал пить, кто-то резал вены, кто-то… А одну девочку нашли в Финском заливе, в мешке, разрубленной на куски. Остальных разметало.

Молодые, талантливые, счастливые?..

Но кто-то ведь должен был дойти. Вернее – выйти. Неужели никто?

Какими бы они ни были, именно им, всем вместе и каждому в отдельности, я говорю с надеждой: ………

– Слышишь, Петь? Колокол… – удивленно сказала Екатерина Францевна.

– Это из Павшино слышно. Там церковь. Колокол, колокол. По ком звонит колокол? – задумчиво произнес Петр.

Они сидели за столиком на просторном балконе третьего этажа загородного особняка и завтракали. Выход на балкон вел из спальни. Петр выглядел моложе собеседницы. Оба они были одеты в восточные халаты. Он доедал омлет, сидя спиной к панораме, она потягивала сок из бокала, любуясь пейзажем подмосковной природы.

– Ишь, какой смелый! – снисходительно улыбнулась Екатерина Францевна. – Ты лучше бы таким на людях был. А то вечно, как серьезный разговор, так под дурака косишь, а я отдуваюсь.

– Ничего. Зато дураку быстрее карты раскрывают.

– Что-то Жан тебе вчера ничего не раскрыл. Только и твердил: «Отдайте монашку. Отдайте монашку».

– Теперь это неважно. Нам сказано, что встреча только одна. Следовательно, сегодня он не вернется. У них там свой план. Наше дело было его напугать, лапшу на уши навешать про счета и деньги, остальное нас не касается. Возьмут его, конечно… или уберут.

– Так-то оно так. Но вот я чего не пойму: почему наши «друзья» посоветовали к сегодняшнему дню стянуть сюда как можно больше людей.

– Ну, может, они опасаются, что Жан уйдет из-под контроля и приедет сюда разбираться. Мы же их сами предупредили, что боимся его мести. Тем более, монашку ему не отдали.

– Звучит правдоподобно. Но почему «друзья» сказали, чтобы у наших людей был минимум оружия?

– Думаю, «друзья» опасаются, что к нам может нагрянуть милиция с проверкой. И чего хорошего, если у нас здесь обнаружится оружейный склад? Да не волнуйся ты, при таком количестве людей, Жана можно и без оружия скрутить.

– Верно, – вздохнула женщина. – Знаешь, а я когда слышу колокол, сразу вспоминаю «зону». Давно это было, а кажется – вчера.

Тут грустное выражение лица Екатерины Францевны сменилось игривым, она кокетливо потянулась к Петру:

– У-тю-тю-тю, какой ты у меня умненький! Ну, дай я тебя поцелую, котеночек.

– Ай, подожди ты, – отмахнулся Петр. – Поесть спокойно не дашь.

Но женщина была неумолима: подойдя сзади, она обвила его руками и начала нежно целовать в шею.