Я огляделась. У забора сидела взъерошенная кошка. Я сказала:

– Брысь, – и она кинулась прочь.

Далеко отбросив камень, я разорвала крест, принеся извинения, и стала рыть землю. Не знаю, что я хотела найти, но там ничего не было.

Я все-таки задержалась, чтобы помолиться на скорую руку, и попросила прощения у Жозетты, – может быть, все случилось из-за меня.

Стерев все следы, я протиснулась в дыру в заборе, нашла телефонную будку и набрала «18».

Я не стала дожидаться полиции, но позволила себе маленькое безумство в память о Жозетте: зашла в «Сен-Жан» и заказала себе бокал хорошего белого вина. Бармен собрался было выставить меня вон, но, наверно, что-то разглядел в моем лице и отказался от своего намерения, почти дружелюбно заметив, что на улице чертовски холодно, а потому второй бокал – от заведения.

Плакать означало бы оскорбить память покойной, и я держалась. Это было трудно.

Вино не подействовало. А ведь было неплохим. Но вот то, что пришлось пить на скамейке, пошло с трудом.

Две грации с рыбьими головами так и не тронулись с места. Можно подумать, дожидались меня, чтобы пойти по мусоркам. Фредди отправился по делам, а Робер слушал радио. Я клокотала, словно в меня залили свежее масло, предварительно прочистив трубы.

– Ну что? – спросила Квази. – Жозетта?…

– Мертвее мертвого, – пролаяла я.

– Как предыдущая?

– Хуже. А может, нет. Черт, ну как тут сравнивать. Бойня. А если тебе нужны подробности, сходи посмотри.

– Ладно, не заводись. Я только хотела узнать, не наплел ли Фредди чепухи.

– Но это надо видеть.

– Она умерла? – спросила Салли, которая вечно опаздывала на три поезда, и принялась раскачиваться вперед-назад, что с ее весом грозило неминуемой бедой.

Я хотела шикнуть на нее: «Заткнись», потому как была не в том настроении, чтобы подделываться под настроение других, но вовремя вспомнила, что у жизни свои права. И уселась рядышком со своей толстой дочкой. Постаралась обхватить ее руками, что удалось лишь отчасти, и утешила как могла, объяснив, что Жозетта уснула, потому что очень устала, и грустить не надо, по крайней мере, очень сильно не надо, тем более что мы за нее отомстим.

– Чего? – выдохнула Квази, так изумившись, что ей почти удалось открыть свой заплывший гноем глаз. Но инфекция с неизбежностью взяла верх, и на краткий миг просветления я увидела нас со стороны: меня в затасканной полевой форме отступающего пехотинца, Салли – едва передвигающуюся толстую матрешку с ее крошечным, не больше горошины, мозгом и огромным, безразмерным сердцем, и Квази, спарринг-партнера в весе пера всех боксеров-любителей, с луженой глоткой и заячьей душой… и на какое-то мгновение лишилась уверенности.

А потом я обратилась к безграничным возможностям доброго доктора Куэ и его метода[7]и сказала:

– Квази, где-то бродит очень нервный убийца, который всерьез взялся за дело. Пока что он тренируется на том, что под руку подвернулось, и, на мой взгляд, ты ему вполне подходишь. По моему разумению, следующая в очереди – я. Я могу ошибаться, но даже если ошибаюсь, мы все в опасности. Значит, или мы будем дожидаться, пока не станет слишком поздно, или надо шевелиться. В любом случае лично я намерена шевелиться. Но когда вы будете остывать, не говорите, что я вас не предупреждала.

Единственный глаз Квази недоверчиво дрогнул и заметался:

– Ты что, шутишь, Додо?

– Если я шучу, Квази, то смеется убийца.

Все было сказано. Отступать некуда.

Потом я встала перед Робером:

– Твоя очередь: скажи-ка, где ты сегодня будешь ночевать.

– Ну конечно. И можешь их вместо бантика пришпилить. – Я несколько растерялась, несмотря на всю серьезность происходящего, и он добавил: – Я имею в виду твои фантазии.

– Ты хочешь узнать, чем закончится моя история, или нет? Тем более что самое интересное только начинается.

– Ну чего ты? Чего такого случилось?

Должна признать, что мое тщеславие было приятно возбуждено – в смысле лести, когда он помедлил, прежде чем ответить.

Пока он размышлял, я занималась тем же. Опасность прочищает мозги. Гнев тоже. Что до Робера, я никогда не видела, чтобы он попрошайничал. Он всегда был при параде. Появлялся утром, исчезал вечером. Никогда ни с кем не якшался. На улице секретов нет. Всё наружу. Только прошлое остается забытым, но об этом я уже говорила, ведь толку от него никакого, а значит, оно не в счет. У нас практический склад ума.

Робер что-то сказал, но я не расслышала из-за радио. Когда он его выключил, я поняла, что моя взяла. Он спросил:

– Ты серьезно насчет опасности?

– Мне так кажется, но если нас будет несколько человек, то риска никакого, я думаю.

– Нет, не пойдет. Там, где я сплю, ничего не получится.

– Ступай помирать, Робер.

– Погоди, До. Есть одно местечко, где нам будет безопасно, особенно если мы будем вчетвером.

– Где это?

Девицы подошли поближе. Мы слушали изо всех сил.

– На Центральном рынке. На террасе Дома поэзии.[8]

– Нет там теперь Дома поэзии.

– Ну, ты ж понимаешь, о чем я.

Квази разразилась потоком панических возражений: проще сразу утопиться в Сене; там же одна шпана, какие-то новые нищие, которые даже и не нищие вовсе.

При иных обстоятельствах я бы тоже отреагировала, как Квази. Мы все знали – поскольку старательно их избегали, – где пролегают территории молодых отморозков с их собаками, наркотой, ножами и яростью, которую они вымещают на ком угодно, лишь бы не на себе. Ведь мы любим пообщаться с молодежью, а случай выпадает редко, и каждый из нас хоть раз да купился на их шумное веселье, которое они поначалу вроде бы готовы разделить с тобой, пока не сделают из тебя же мишень для своих шуточек, а потом и кулаков, потому что ты – не с их планеты, ты всего лишь недочеловек и годен только на то, чтобы забить тебя башмаками, просто ради восстановления иерархического превосходства.

И все же я стояла за рынок, потому что это было последнее место, где кто-то решил бы нас искать. На одну ночь, и никак не больше, – идея была очень даже неплоха, с чем я и поздравила Робера. Впав в эйфорию, он пообещал принести красненького в стеклянных бутылках, и мы расстались, поскольку пора было отправляться по мусоркам с заходом на помойку. У меня была куча планов, и требовался приток монет.