Анька-мелкая неловко прислонила к камню сломанную гвоздику и почувствовала, что сейчас ей как, никогда, надо в кустики. Она вприпрыжку побежала к ракитнику, забралась подальше, присела, потом вдруг увидела, что мимо идет Костик, и отползла подальше, под бузину. Облегченно журча и потирая ногу, в которую успела впиться молодая крапивка, она огляделась и увидела на земле куклу. От радостного удивления Анька-мелкая даже журчать перестала. Кукол она обожала, они жили на диване и на полке над ним, и даже стол, на котором она делала уроки, уже оброс куклами, как розовой кружевной плесенью. Чудесно найденная кукла, целиком сшитая из грубой серой ткани, была совсем не похожа на Анькиных сахарных принцесс. У нее не было волос, и лысую голову покрывало что-то густо-черное – наверное, сажей вымазали. А под этим черным улыбалось вытянутое, радостное и немного удивленное лицо с темными глазками-кружками, красной дугой рта и ослепительными малиновыми щеками. Кукла была без платья, она лежала, прислонившись головой к древесному корню и безмятежно раскинув в стороны руки-ноги с грубыми швами.

Анька-мелкая, чуть не забыв надеть трусики, схватила куклу, которая мягко и благодарно обняла ее, и выбежала обратно на поляну:

– Девчонки, смотрите!

Кукла долго переходила из рук в руки, только Маша не стала ее трогать, сказав, что в ней, наверное, вши.

– А что, если она… – Катя долго смотрела в непроницаемое улыбающееся лицо. – Ну, с тех времен осталась?

– Да, мне бабушка рассказывала – тогда сами кукол шили, – кивнула Оля.

– Вы что, – скептически прищурилась Маша. – Истлела бы давно. Лет-то сколько прошло.

– А если уцелела? – не сдавалась Катя. – Даже мамонтов вон целых находят…

– Угу, в вечной мерзлоте.

– А если ее доской какой-нибудь придавило? Или камнем? Или она в погребе лежала, там тоже холодно…

– Да не может такого быть. Вы посмотрите, какая она крепкая, будто вчера сшили. – Маша наконец потянулась к кукле, двумя пальцами взяла ее за малиновый румянец и дернула.

Обмякшее тело куклы осталось в руках у Аньки-мелкой, а Маша скривилась и отбросила оторванную тряпичную голову. Колька, который только этого и ждал, футбольным пинком зашвырнул куклину голову далеко, к самому автобусу. Моментально заревевшая Анька-мелкая побежала за ней, подобрала и счистила землю с улыбающегося лица.

Галина Ивановна с чувством выполненного долга смотрела на камень, обрамленный пунцовыми гвоздиками. Она записала что-то на листке с распечаткой и хлопнула в ладоши, прижав лиловую папку подбородком к груди:

– В автобус!

Дети, дощипав букетики мелких весенних цветов и рассовав по карманам приглянувшиеся камешки – с прозеленью, мерцающими вкраплениями и дырочками, как на «курином боге», – послушно выстроились в очередь к дверям.

А когда Павел Никодимович и множество ему подобных отбивали Петрушкин Лог у иностранных врагов, которые даже говорить по-человечески не умели, только каркали что-то, в треске пожаров все слышали нескончаемый вой. Это кикиморы выли, пузырясь ожогами и беспомощно глядя темными пуговками глаз на то, как горят хозяйские обжитые дома. А еще раньше, когда в деревню пришли немецкие люди, за ними приковыляли другие чужаки. Ногастые, полупрозрачные, на ровной земле они все время спотыкались – привыкли к горам, к каменистым пещерам, из которых люди, сами того не зная, выдернули их вместе с железной рудой. Невидимые человеческому роду, как кикиморы с домовиками, они кидались камнями из темноты, нашептывали жуткие сны спящим и присасывались по ночам к синеватым грудям женщин, родивших невовремя. Их подземные сокровища переплавили в оружие, а сами они зверели на чужбине от одиночества и неумолкающего грохота войны. Обезумевшие, с глазами, застывшими, как у зарезанной свиньи, они гонялись за каждой тенью, роняя серые хлопья слюны, и залезали на кого придется: на кикимор, лешачих, даже банниц не боялись и женой гуменного не брезговали… А потом отгрызали голову и рвали когтистыми задними лапами брюхо на кусочки, чтобы не завязался плод нечистой крови. Да только иногда этого мало было…

Оля, Катя и Кирилл смотрели с облегчением, как тает в предвечернем легком тумане Петрушкин Лог. Они не признались друг другу, что им было страшно, но по расплывавшимся постепенно улыбкам все всё поняли. В салоне больше не пахло кладбищенскими гвоздиками. Галина Ивановна угловатым уверенным почерком писала в тетради, а Вася и Костик опять наполнили автобус упругим ритмом и бескомпромиссными выкриками: «Я отказываюсь просекать эти темы, поколение, вставай против засилья системы».

Автобус выехал на трассу, и мимо с шуршанием проносились машины с хищными и недоумевающими мордами. В салоне то и дело раздавался смех – там, где оказывалась улыбающаяся куклина голова, которую передавали по рукам.

– Выкиньте эту гадость, – в очередной раз сказала Галина Ивановна. – И помойте потом руки с мылом!

– Мусорки нет, – смеялись дети.

Откуда им было знать, что сгибень, плод нечистой крови, всегда сначала улыбается.

Анька-мелкая наконец отвоевала куклину голову, и они с Анжелой, прихватив ее каждая со своей стороны, под то место, где должен был быть подбородок, подняли большой шарик из серой грубой ткани вверх.

– На тетю Иру похожа, – изучив малиновые щеки и нарисованные сажей волосы, сказала Анжела.

Большой жук ударился в окно и исчез, оставив на стекле желтое пятно своих внутренностей.

Куклина голова шевельнулась и вывернулась вдруг наизнанку, показав новое лицо из темной комковатой плоти. Подмигнула круглым глазом, зеленым, как мясная муха, и сомкнула челюсти, мгновенно обросшие тонкими щучьими зубами, на пальцах девчонок.

Галина Ивановна, обернувшись на многоголосый визг, побелела, как марля. Следом обернулся водитель и рванулся туда, в салон, словно хотел покинуть свое место прямо на ходу. А за лобовым стеклом уже краснела обещавшая быструю доставку неведомо куда рекламная надпись на боку фуры, в которую, послушавшись неожиданного поворота руля, летел автобус.

Галина Ефимовна, разведясь после 25 бесплодных, тянущих душу лет с пьющим мужем, решила наконец пожить для себя. Когда разменивали квартиру, долго приглядывалась к вариантам: куда окна выходят, не провонял ли мочой подъезд, не сидят ли на лестнице подростки, которым бы уж лучше в Интернете сидеть. Сначала все думала, что надо бы перед окончательным решением пройтись по будущим соседям, посмотреть, насколько благонадежны. Но так и не собралась с духом: обросшая с годами значительной плотью, серьезная на вид Галина Ефимовна была женщиной робкой, напуганной телевизором, перезревшей плаксивой девочкой. Она очень боялась, что какая-нибудь гора мяса в тренировочных штанах накричит на нее матом, или просто ситуация окажется неподходящая для визита, и будет мучительно неловко.

Квартирку она все-таки выбрала: на последнем этаже, чтобы не топали по голове, в чистом доме с накрепко запертым чердаком. Окна на парк, санузел раздельный, еще вполне приличные обои. Даже встроенную кухню прежний жилец, молчаливый седой мужчина, ей оставил. На лестничной клетке все те несколько раз, когда Галина Ефимовна приходила смотреть будущее жилье, было тихо.