Устало протянув руку за пером и листом бумаги, Ротье начал писать.

* * *

Солнце медленно восходило за рваными тучами, и одна за другой угасали звезды. По всему европейскому континенту бушевали войны и сокрушались государства. Бравую новую Французскую республику, ведомую воинственным Конвентом, раздирали внутренние противоречия; ее граждане голодали, а урожай погибал на неубранных нивах. Голландия и Пруссия уже склонили головы перед горячечной мощью Республики; Испания отступала, Австрия же, чтобы удержать свои границы, молила об английском золоте. Разбитая английская армия была в полнейшем беспорядке вышвырнута из Бремена, и французские силы теперь сосредотачивались на всем побережье Нидерландов, готовясь к переброске в совсем иные места. На умытые дождем берега Англии.

Этой ночью главные министры английского короля не спали. Нет, они спорили за надежными дверями и почесывали в своих напудренных, прикрытых париками затылках над предложением, чтобы армии французских роялистов в изгнании, которая под командованием генерала Пюизе уже разбилась на полки, были предоставлены английские корабли и оружие для тайной высадки на берегах Франции. Одни министры мямлили. Другие хмурились и молчали, прикидывая. Пока важные персоны обсуждали, пока листы бумаги доставлялись туда-сюда между тайными кабинетами Уайтхолла, юный мальчик-король Людовик, известный своим тюремщикам как Капет, медленно умирал в гнусной французской тюрьме, и недуг истончал его кости.

Вверху высоко-высоко за тучами и пылающим солнцем, звезды в ожидании прихода ночи располагались неблагоприятно.

Не найдется человека столь тупого и неповоротливого умом, с головой, так пригнутой к земле, что он ни разу не выпрямился и не воспрял всей душой к созерцанию звездных небес, особенно когда какое-нибудь новое чудо не появится, будто горящий в небе маяк. Клянусь честью, нельзя избрать более возвышенного изучения.

СЕНЕКА. Questiones naturales, VII. De Cometis (circa A.D. 62–65,)[4]

Александр Фредерик Уилмот, церковный регент, органист, астроном-любитель, а также единоутробный брат Джонатана Эбси, дал глазам привыкнуть к мраку, обволакивавшему крышу его домика в Кларкенуэлле и приготовился вести зрительные наблюдения при помощи своего драгоценного телескопа, а его лицо просияло выражением, близким к экстазу. Много вечеров было отдано тщательнейшим усилиям — полированию, подгонке, измерениям для усовершенствования двухфутового рефлектора, но наконец-то инструмент был совершенно готов. Ночное же небо, безоблачное и безлунное, также было совершенным. Небесный купол ожидал его исследований, будто некий дальний неизмеримый океан.

Звезды были страстью Александра Уилмота. Он не знал счастья превыше, чем в подобную ясную ночь, не без труда, неуклюже выбравшись на окруженную парапетом крышу своего маленького жилища, тесно примыкающего к таким же домикам слева и справа сразу за Сент-Джонс-сквер, свободно повернуться спиной к дыму и саже города к югу, как и к темным полям, уходившим к Ислингтону на севере; свободно поднять свой взгляд и вместо них созерцать блистающий балдахин полуночного неба. Он проводил тут много часов с телескопом под рукой, опустившись в удобное деревянное кресло, покоящее его пухлое, довольно-таки короткое туловище, и с теплым пледом, оберегающим его колени от ночного холода. Когда-то Александр плавал штурманом на судах, бороздивших южные океаны. Много ночей проводил он в дреме на открытой палубе, а над мачтами свершали круг великие звездные скопления Магеллановых Облаков, будто серебряные покрывала на глубокой бархатной синеве неба. Хотя он бережно лелеял воспоминания об их красоте, ему осталось и другое, менее нежащее напоминание о времени, проведенном в морях, ибо свирепые зимние ветры Атлантики оставили ему на память ноющее окостенение суставов, и облегчение ему приносили только ласковые руки Дэниэля, юного слуги и милого товарища, бережно и умело его растиравшие. И еще он совсем ослеп на правый глаз — судьба многих штурманов, которые слишком долго определяли положение солнца в разгар дня.

Однако, если погода была слишком скверной для наблюдения за звездами или небо закрывали облака, Александр продолжал свои астрономические занятия внутри дома. Ведь он был незаурядным математиком, и этот дар в совокупности с его осведомленностью в звездах принес ему некоторую приятную известность среди тех, кто разделял его интересы. Поселившись в Кларкенуэлле восемь лет назад, Александр занялся изучением теорий эльзасского ученого Иоганна Генриха Ламберта, которому удалось незадолго до смерти математически описать движение Юпитера и Сатурна. Александр сам тоже по-новому взглянул на орбиты планет-гигантов и возмущений, на них воздействующих. Эти труды мало-помалу привлекли к его имени внимание других более прославленных астрономов.

Самым же прославленным астрономом из них и в Англии, и во всем мире был Вильям Гершель, великий ганноверский наблюдатель небес и изготовитель телескопов, который вместе со своей сестрой и помощницей Каролиной поселился в Англии навсегда. Четырнадцать лет назад Гершель открыл небесное тело, которое наименовал Георгианской планетой в честь своего короля. С тех пор астрономы по всей Европе пытались определить ее необычный небесный путь. Александр изложил собственные теории о ее орбите в научных журналах, и, к великому своему удивлению и тихому восторгу, вступил в переписку с самим великим Гершелем. Гершель в опубликованной статье признал полезность предположений Александра. А это, в свою очередь, привело к обмену идей со знаменитым французским ученым Лапласом. Для скромного бывшего штурмана корреспонденты поистине великие.

И все же, несмотря на такие математические достижения, прямое наблюдение за звездами оставалось главной любовью Александра. Всякий раз, когда он собирал телескоп и ласковыми пальцами нацеливал его в небо, им овладевала тайная мечта, в которой он едва осмеливался признаться самому себе, не говоря уж о ком-либо другом: что, быть может, и он, подобно Гершелю, когда-нибудь станет известен как открыватель новой планеты.

Он был отнюдь не единственным с такой мечтой. По всей Европе астрономы после открытия Гершеля искали в небе еще одну планету, объединенные убеждением, что неоткрытое небесное тело, если оно существует, должно находиться в непропорционально большом промежутке между Марсом и Юпитером. В начале семнадцатого века Кеплер указал на огромное расстояние между этими планетами; а менее тридцати лет назад профессор математики Виттенбергского университета Иоганн Тициус подтвердил эту гипотезу, представив график, демонстрирующий, что средние расстояния планет от Солнца являют поразительную числовую последовательность, причем между Марсом и Юпитером один член этой последовательности явно отсутствовал.

«Если взять расстояние Земли от Солнца за 10, то расстояния других планет — от самой ближней, Меркурия, до самой дальней, Сатурна, — будут примерно соответствовать следующим числам:

Если вычесть число четыре из каждого, то результатом явится последовательность: 0, 3, 6, 12, 48 и 96 — поразительный, хотя и очень простой ряд (кроме начальной цифры) удвоений, тем более примечательный из-за нежданного пробела, где следовало бы стоять числу 24; оно, несомненно, должно знаменовать позицию планеты, исчезнувшей между Марсом и Юпитером».