— Да. Но…

— Думаю, ты меня не подведешь, Александр. — Джонатан уже направился к двери. — И помни: чем раньше ты начнешь, тем раньше это кончится для нас обоих.

И он ушел. С площадки лестницы Александр следил, как его брат исчез в темноте прихожей. Он напрягал слух, пока не услышал, как хлопнула тяжелая входная дверь. И устало начал ждать неизбежного.

Он знал, что шум, с каким ушел Джонатан в столь поздний час, обеспокоит старую Ханну, живущую в комнатах внизу. А стоило чему-нибудь ее потревожить, как Ханна принималась лихорадочно выкрикивать слова Библии. И теперь Апександр с тяжелым сердцем услышат, как ее голос все повышается в безумном бормочущем заклинании:

— «Краса твоя, о, Израиль, поражена на высотах твоих…»

Ханна жила с дочерью, старой девой. И теперь до Александра донесся голос дочери. Она пыталась успокоить старуху, уговорить ее отойти от двери, которую та открыла в общую прихожую.

— Тш-ш, матушка. Замолчи.

Александр быстро спустился на несколько ступенек и прищурился в сумрак прихожей. Ханна вышла туда в вылинявшей бумазеевой сорочке, седые волосы космами рассыпались по плечам. Ее дочь, держа подсвечник, свободной рукой тянула старуху за плечо. Александр крикнул вниз:

— Мой гость ушел, Ханна. Тревожиться не из-за чего. Мне очень жаль, что вас побеспокоили.

Старая Ханна посмотрела вверх круглыми неверяшими глазами, но замолчала. Дочери наконец удалось увести ее.

После этого Александр вновь поднялся на крышу, однако ночь больше ему не принадлежала. Его руки на телескопе тряслись, взгляд утратил пристальность, а после горящей внизу свечи его глазам, знал он, придется вновь свыкаться с темнотой, чтобы различать что-то, кроме ярчайших звезд. Еще он обнаружил, что от волнения не закрыл зеркало телескопа как следует, и его затуманила ночная роса.

Он протер правый глаз, который тоже был затуманен, но слепотой, а левым следил за Вегой почти прямо над его головой, сразу опознаваемой по стальному голубому блеску. Но она напомнила ему глаза брата, а потому он быстро перевел взгляд на Полярную звезду в ручке ковша Малой Медведицы, известный знак постоянства для людей в море.

Постоянство? А, нет! Великий ученый Лаплас верил, что законы, управляющие Вселенной, неизменны, однако Александр не мог с этим согласиться. Как можно не понять, что всеми нами управляет лишь случай? Как можно не видеть, что самые ошеломительные вычисления, на какие способен человеческий мозг, могут быть перечеркнуты появлением нежданного метеора, или взорвавшейся звездой, или постепенным беспощадным притяжением небесных гигантов?

Или появлением синеглазого единоутробного брата Джонатана, который всегда презирал своего старшего брата; Джонатана, суть обязанностей которого была для Александра книгой за семью печатями, кроме того факта, что он занимался чем-то секретным по поручению правительства в каком-то безымянном правительственном департаменте; Джонатана, чье лицо покрывал страшный синяк, а глаза были стальными, как Вега, если только их не затуманивала усталость, или горечь, или обе вместе…

Александр услышал, как колокол церкви Святого Иоанна отбивает полночь, и в последний раз обвел взглядом дразнящее изобилие ночного неба. Где-то там царила небесная гармония, где-то там царили порядок и мир, и на мгновение его жаждущее сердце вознеслось высоко над крышами низменного Кларкенуэлла, далеко-далеко от тягостности, оставленной таким несвоевременным визитом Джонатана. Он вспомнил последовательность чисел Тициуса, которую так неуклюже, так беспомощно пытался объяснить сводному брату; и вновь задал себе вопрос: зачем Джонатану потребовались сведения об этих астрономах?

Его пробрала дрожь, а так как ночной воздух становился холоднее и холоднее, он с тяжелым сердцем начал все убирать. Посмотрел на северо-запад, на темные луга и пустоши, которые тянулись за пустынной дорогой к Хэмпстеду. Далеко за деревьями он различил дымящиеся печи Бэгнигг-Уэлса, чей смрадный чад загрязнял сельские просторы даже в столь поздний час. Он повернулся и спустился вниз.

Дэниэль догадался, что в эту ночь его хозяин больше не станет наблюдать звезды, и уже приготовил ему ванну в спальне. Мальчик зажег свечи, а также и огонь, чтобы согреть знобкий воздух. Теперь он ждал, чтобы помочь Александру, но в его широко раскрытых глазах все еще прятался страх, вызванный ночным посещением.

— Все хорошо, мой милый, — ласково сказал Александр. — Этот человек не может причинить нам вреда. Но я сожалею — так сожалею! — что он испугал тебя. Ты, должно быть, устал. Тебе следует лечь спать.

Он разделся и опустился в теплую воду, как всегда, испытывая отвращение к дряблым белым складкам на своем животе, к своим тощим ногам. Он подумал, что Дэниэль ушел спать, но мальчик вернулся с маленьким глиняным сосудом в руке. Молча Дэниэль откупорил сосуд и начал втирать мазь в напряженные плечи своего хозяина. Александр чувствовал, как пальцы мальчика разминают ноющие узлы усталости.

— Я думал, вы утомились, — сказал Дэниэль своим кротким голосом. — Теперь стало легче?

Александр благодарно вздохнул.

— Да. Да, очень помогло, благодарю тебя.

Он купил Дэниэля, когда торговое судно, на котором он служил штурманом, девять лет назад зашло в гавань Маврикия на длинном пути к Индиям. Карьера Александра тогда уже клонилась к закату, иначе он не нанялся бы на этот более чем непотребный корабль.

В гавани Порт-Луиса они задержались на несколько дней для починок. Большинство команды коротало время, напиваясь до бесчувствия под жарким солнцем. Александр, изнемогая от скуки, забрел на рынок и там он увидел мальчика, не старше семи-восьми лет и маленького для своего возраста. Его, несомненно, били, морили голодом и подвергали другим насилиям. Александр испытал что-то вроде гнева, который придал ему мужество. Он свирепо торговался с хозяином мальчика и купил его за несколько монет. В том, что офицеры на судах вроде этого обзаводились личными рабами, ничего необычного не было. И Дэниэль стал рабом Александра, хотя он предпочитал называть его слугой. Мало-помалу мальчик научился доверять ему, и его раны зажили.

Мальчик был красив — смуглая кожа, темные широко посаженные глаза, все еще до конца не утратившие доверия к людям. Как просто было бы предать это доверие! Александр мог бы неплохо подзаработать, еженощно продавая его во время долгого обратного плавания в штилевую погоду, когда ветры не задували, чтобы наполнить их паруса, а вверху с ясных теплых небес им сияли Южный Крест и указывающие на него Альфа и Бета Центавра, напоминая им, что они тут чужие, выговаривая им за медлительность. Моряки, изнывая от скуки и безделья, предавались под насмешливыми звездами многим животным гнусностям. Но Александр оберегал Дэниэля от них, сытно кормил его, накладывал мазь на его болячки, учил его началам грамоты и математики и наглядно объяснял ему чудеса неба. К своему удовольствию он нашел в мальчике способного и любознательного ученика, и когда плаваниям Александра пришел конец, Дэниэль остался с ним.