Колымагу тряхнуло, и короля коснулся стон. Повернув голову, он увидел укутанного в одеяло Санди. Денхольм рванулся к нему и застонал сам, захлебываясь болью под левой лопаткой. Он снова упал в гору собранных заботливой рукой подушек и уснул. Сколько он спал? Час? День? Вечность?

Когда он проснулся, колеса продолжали все так же протяжно скрипеть, но мерный перестук копыт старой клячи разбавляли теперь голоса. Мужской и женский, они то приближались, то удалялись — и все время оставались на месте. Они спорили, и Денхольм напрягся, услышав свое имя.

— Нет, Лайса! — нетерпеливо гудел мужчина. — И еще раз нет! Над городской стражей стоит король, значит, только он повинен в зверствах своих слуг!

— Перестань, дядюшка Менхэ, — упрямо твердила невидимая Лайса. — Ты вспомни, что говорил нам Эарт! Король еще мальчишка, и за него слишком долго решали другие! Но он все поймет. И все исправит!

— Как калеку примочки, — усмехнулся Менхэ. — Удивляюсь я тебе, девочка. О чем бы ни шел разговор, без Эарта нам не обойтись. И чем он приворожил тебя, вот что старику интересно! Ладно, не смущайся. Твой Эарт еще более наивен, чем ты. Била его жизнь, да, видно, не добила. Не тем местом он ее науку переваривал! Хотя песни творит — не наслушаешься. Спела бы лучше, чем со старым Менхэ спорить!

Девушка завозилась на козлах, слабо звякнула лютня, и песня, вырвавшись из клетки памяти, взлетела в поднебесье:

В зной и стужу, босые, убогие,

Все идем, презирая усталость,

Мы, седые Дорожные Боги,

Мы — Упорство, Стремленье и Жалость.

Вечной пылью покрытые тоги,

Быль и небыль в дороге смешались…

Мы — веселые Боги Дороги:

Песня, Смех и Невинная Шалость.

Пусть глумятся ханжи-недотроги,

Пусть желают всех зол непоседам,

Но седые Дорожные Боги

Отведут от паломников беды,

Проведут сквозь дворцы и остроги

И помогут разрушить твердыни

Всех врагов Бесконечной Дороги:

Лени, Злобы, Корысти, Гордыни…

Песня перетекала, перекатывалась, плыла. Лилась, медленно и тягуче, сворачивая водовороты, скрывая коварные омуты. Песня вплеталась в скрип колес. Песня убаюкивала. Король спал и видел во сне дорогу. Король шел по дороге и не знал, куда она приведет. Дорога была его Жизнью, а значит, неотвратимо вела к его Смерти.

Но в такой конец Пути верить не хотелось.

Проснулся король с веселым чувством голода. И понял, что проспал все на свете. Не было больше ни песни, ни скрипа колес, ни перестукивания копыт.

Была тишина.

Тишина конца пути, когда вещи распакованы и схлынула первая суматоха.

Легко вскочив на ноги, Денхольм выглянул из повозки, с любопытством оглядываясь, пытаясь высмотреть Масхея. И не узнал своей столицы.

Он с удивлением смотрел на низкие покатые крыши, на потрескавшуюся от времени побелку каменных стен, на грязные, местами покрытые лужами мостовые. Прямо перед ним расползлось, надвигаясь на площадь многочисленными пристройками, здание ратуши, за пожухлыми грязно-синими стенами возвышался шпиль колокольни. На площади собиралась толпа, с надеждой на веселье поглядывавшая на балаганы.

Только теперь король заметил, что у лицедеев было две повозки — знак удачи, знак мастерства. Знак хороших денег. Та, из которой он вышел, была разрисована цветными кольцами, огромными бабочками и цветами. Вторая несла на себе Лики Трехголовой Богини Теллилай — покровительницы Танца, Музыки и Чеканного Слова Стиха.

Из здания ратуши выскочил довольный толстяк, радостно размахивающий свитком, украшенным солидным количеством печатей. Толпа ответила воодушевленным гулом, и Денхольм понял, что артисты получили «добро» мэра города. Города… А какого? Куда занесла его нелегкая судьба, глупая шутка ухмыльнувшегося времени?!

К толстяку подскочила тонкая и гибкая, как стебель вьюна, девушка, чмокнула его в щеку и закружилась по площади в немыслимом танце.

— Вечером, друзья мои, приходите вечером, — рассмеялся владелец балагана, отмахиваясь от танцующей шалуньи. — Вечером мы споем и сыграем все, что прикажет почтеннейшая публика. А сейчас мы должны отдохнуть с дороги и пообедать.

Король подумал, что идея с обедом подоспела вовремя, и с кряхтением отправился вслед за толстяком.

— Куда ты завез нас, почтенный лицедей? — как можно равнодушнее спросил он, подходя к группе артистов, устанавливающих разноцветный шатер и мастерящих сцену.

Толстяк забавно подпрыгнул на месте, но, разглядев добродушную улыбку, вздохнул с облегчением.

— Ох, сударь вы мой, простите великодушно старого Менхэ. Должен был вас ко дворцу отвезти, ох как должен. Спрятать, Масхея позвать… Все помню. Ничего не смог. Облава началась, сударь вы мой. Городская облава, еле успели за ворота вырваться. А я так подумал: если они вас отыщут, ни вам, ни нам долго под солнцем не задержаться. Простите, если что не так, но из ворот выскочили и без остановки мчались, даже в деревнях концертов не давали…

— Куда ты нас завез? — оборвал поток извинений нетерпеливо оглядывающийся король.

— Этот город называют Кронтом, сударь, — вмешался хмурый парень с обезьяной на плече (таких тварей король видел только в дворцовом зверинце). — Вот там — Пограничные горы, а к востоку — Навахонд, Озерный Край. Литту, поосторожнее с моим сундуком, приятель!

Литту, добродушный гигант, щеголявший длинной густой косой и туго перетянутой шелковым поясом талией, весело отмахнулся, жонглируя двумя солидными ларями. Денхольм с восторгом наблюдал за ним, пытаясь переварить услышанное. Итак, он в Навахонде, Озерной Области, и до родного Итанора восемь дней пути, если не загонять свою лошадь. Сколько же он спал! И сколько же он не ел!!!

— С нами было много мороки, хозяин? — осторожно спросил король.

— Что вы, сударь! Вот приятель ваш, правда, ой как плох был! Ну да Лайса у нас целительница знатная — и не таких выхаживала. Бредил он поначалу страшно, короля нашего Светлого поминал да братом почему-то называл. Все, бывало, спит, глаза закрыты, сам мечется по подушкам да твердит: «Ох, король, ну братец, вот ведь вляпались!» Да и вы, сударь, первое время часто брата какого-то звали… Но потом подлечились, успокоились. Мы вас бульоном горячим поили, а по нужде вас Литту выносил, так что… Какие же это хлопоты?

Король снова бросил взгляд на гиганта, но теперь к восторгу примешивалась изрядная доля стыда. Большая лохматая нянька, он наконец заметил своего подопечного и радостно заулыбался до ушей.

— Ну вот, очнулся, слава Светлым Богам! — раздался вдалеке дружелюбный рокот. — Лайса, эй, Лайса! Старший очнулся!

Девушка на площади прервала священнодействие Танца Благодарения и поспешила на зов.