– Ладно, – проговорил я. – Еще раз спасибо.

Хлопнув дверцей, я поспешно зашагал к дому Даниэля, спеша укрыться от дождя под козырьком крыши.

«И что? – думал я, нащупывая ключи, пытаясь подавить проклятое выматывающее чувство отторжения. – Я ведь все равно бы рассказал свою историю на собрании Анонимных наркоманов на следующей неделе».

Вот только рассказывать Скотту под дождем, в темноте его машины, было не то же самое. И когда внедорожник отъехал от тротуара и растворился в ночи, я осознал слова Скотта. Он больше не придет на собрание.

Он взял частичку меня, а потом уехал, и я никогда не увижу его снова.

Сайлас

– Черт.

Я взглянул на пустое пассажирское кресло, где прежде сидел Макс. Макс. Я даже не назвал его по имени, чтобы проявить элементарную вежливость. Просто воспользовался им. Получил желаемое и вышвырнул из чертовой машины. Мне ужасно хотелось развернуть внедорожник, поехать обратно и…

«Что? О чем, черт возьми, ты думаешь?»

Я думал о Максе.

Он засел в проклятых мыслях. С того самого вечера, когда я впервые увидел его на собрании Анонимных наркоманов. Я поклялся туда не возвращаться. Но вернулся. И, черт побери, поделился своей историей, потому что…

«Я жалок и полон слабостей».

Неполноценный.

Я остановил машину. Дорога впереди казалась черной, лишь свет уличных фонарей выхватывал из тьмы серебристые струи дождя. Я мог бы вернуться. Прийти на следующее собрание. Найти Макса и сказать ему…

«Что? – заинтересованно спросил тренер Браун. – Что бы ты хотел сказать своему промышляющему на улицах дружку-педику?»

Из меня вырвался мерзкий смешок. Браун был тощим и жилистым. Кожа на морщинистом лице загрубела от холода и ветра. Более тяжелый, Макс мог бы свалить Брауна одним ударом. Я видел, как широкие плечи Макса обтягивала черная кожаная куртка. А еще, пока он говорил, я глаз не мог отвести от его губ.

«Мы не думаем о подобном, – шепнуло настоящее воспоминание с Аляски. – Если у вас возникнет одно из странных, непонятных желаний, просто заприте его в хранилище. Не обращайте внимания. И в один прекрасный день, по прошествии времени, оно исчезнет. Лучше так, чем чувствовать то, чего не следует».

Я положил голову на руль. Черт, как же я устал. Устал быть… творением. Не реальным человеком, а просто никем. Навсегда застрял между тем, каким хотели бы меня видеть тренер Браун с отцом, и настоящим собой. А каков я на самом деле? Я и сам не знал.

Настоящий я тоже был заперт в хранилище.

Я втянул воздух через нос и отбросил все прочь. И Макса тоже. Его особенно. Он завязал ради Карла. Я смог бросить ради Эдди. Может, однажды я почувствую, что оно того стоило. Возможно, отец, наконец, доверит мне управление фирмой, и я осознаю значимость своего выбора. Вдруг контроль над тем, как лекарства, принимаемые половиной страны, превращаются в миллиарды долларов, сможет восполнить половину моего существования.

Я завел машину и поехал дальше. Оказавшись в своей комнате в доме отца, включил душ. Холодные, словно дождь, струи воды омыли меня. Очищая. Избавляя от неподобающих мыслей о Максе. О мужчине. Кожа покрылась мурашками, в груди сжалось.

Но через несколько минут холод улегся.

* * *

На следующее утро, в субботу, я занялся обычными делами: сделал разминку, позавтракал, а потом, убедившись, что Эдди вполне доволен, отправился в офис. Обычно субботы мы проводили вместе. Но на новом посту исполнительного директора у меня скопилось слишком много работы. Так что приходилось заниматься делами.

Эдди сидел у камина в семейной гостиной с незажженной трубкой в зубах и читал Чосера.

– Эдди, сегодня мне нужно на работу, – проговорил я. – Наверстаем позже?

Он хмуро уставился в книгу.

– Мне нравятся наши субботы, – признался он. – А ваш талант игры на пианино – дар самих богов.

– Насчет дара не знаю, но обещаю после обеда исправиться.

– Прекрасно, милый брат. Если нужно – ступайте, не смею задерживать.

– Всего хорошего, Эдди, – проговорил я, целуя его в макушку. Практически единственное прикосновение, что он терпел.

– Желаю чудесного дня, старина, – пробормотал он с зажатой в зубах трубкой, не отрывая взгляда от книги.

Эдди тоже жил на границе этого мира. Все время кем-то притворяясь. Только ему это нравилось. Счастье Эдди – вот единственное, что имело значение. Я должен защитить его любой ценой.

Я холодно кивнул только что вошедшей Марджори.

– Проследи, чтобы его никто не беспокоил.

«Особенно наш папочка».

От моего резкого тона ее улыбка померкла.

– Конечно, мистер Марш.

* * *

Центр Сиэтла. Даже ранним субботним утром офис гудел. Просто работы хватало, а на кону стояло слишком много денег. Так что нужно объяснить отсутствие отца. Ранее на этой неделе мы сообщили, что он «решил ненадолго отойти в сторону», чтобы я мог полнее вжиться в роль исполнительного директора.

Пока я шагал по административному этажу, меня встречали вежливыми кивками или лицемерными улыбками. Иногда звучало «Доброе утро, Сайлас», но я не обращал внимания. Последние пять лет, еще когда учился в Йеле, а потом посещал управленческие тренинги, я вел себя по принципу «не лезь ко мне», который освоил на Аляске. Холодный. Неулыбчивый. «Истинный мужчина».

Большинство старожилов «Марш Фарма» знали об Аляске, но в глазах общественности, включая и мою семью, я «отбился от рук» и нуждался в дисциплине. Все думали, что отец отправил меня в долговременный лагерь для выживания в дикой природе, чтобы закалить характер. Охота, рыбалка, сооружение шалашей из веток и рубка дров. Всего лишь истинно мужские занятия и ничего больше. В течение полугода.

Да и к чему кому-то знать, что в разгар зимы нас – меня и еще шестерых парней – заставили маршировать всю ночь в метель. Тогда я чуть не лишился двух пальцев на ноге от обморожения.

Или что я провел Рождество, съежившись возле тощего костерка посреди ледяной пустоты, дуя на пальцы и пытаясь не замерзнуть до смерти, в то время как меня называли ничтожеством. Бесполезным. Ненормальным.

Для чего рассказывать о «перестройке личности», проводившейся по ночам вокруг хижин и лагерных костров, или о генераторах, питавших не обогреватели, а телевизоры, видеомагнитофоны и электроды.

– Доброе утро, Сайлас, – поздоровалась Сильвия Тиммонс, моя помощница, сидевшая за рабочим столом возле кабинета исполнительного директора. Когда мы вошли в застекленный угловой офис, откуда открывался вид на весь Сиэтл, она протянула мне черный кофе и список задач на утро.