Вывод: Любой человек, дерзнувший осудить смерть, на которую другой обрек себя, — ничтожество.

* * *

Смерть — это не только антипод рождения, ибо рождение не совпадает у людей с жизнью. Смерть — это первозданная неизбежность. Ни одно человеческое существо того или другого пола не может не думать о своем зачатии, о своей сексуальной жизни, а затем об уходе из нее, не думать о своей принадлежности к одному из двух в принципе возможных полов и, наконец, о неминуемой смерти — от старости, от чужой руки или от своей собственной, с сохранением неизбывной принадлежности своему полу. Смерть не есть время, которое очерчивает границы бытия, являет собой источник бытия или небытие тех, кто был. Смерть — это время, которое зиждется на постулате «однажды придется умереть», и потому оно проходит в сексуальном наслаждении, ибо воспроизведение новых живых подразумевает смерть прежних живущих. Это время, которое я бессилен поместить во времени, ибо оно вздымается в желании. «Никому не ведом час» — таков девиз наслаждения, венчающего желание. С одной стороны, слова «жил-был однажды» возникли из неактуальной ситуации, где нарушена синхронность событий, где появление существа и зачатие существа не совпадают по времени (актуальность вытекает из одного только рождения). С другой стороны, эту фразу «жил-был однажды» уравновешивает формула — «и однажды умрет». Эта временная данность с обоими ее составляющими — сексуальным и смертным — абсолютна. Зародыш, новорожденный младенец, аутист, подросток, несчастный, скорбящий, страдающий, старик — все они ходят под этим дамокловым мечом: «однажды я умру». Впрочем, именно эта перспектива и дает им представление о смерти-под-держке, о смерти-небытии как о спасительном прибежище.

* * *

Аргумент Эпикура[44], а затем Лукреция[45], согласно которому смерти нет, — обыкновенный софизм. Этот аргумент представляет три формы. Когда смерть есть, нас больше нет, чтобы принять ее. Никто из нас не способен увидеть смерть в себе. Но этот аргумент не выдерживает критики, если вспомнить о самоубийстве. О самоубийстве вообще и о самоубийстве в частности, к которому прибег сам Лукреций, когда устал от жизни. Перспектива смерти никогда не бывает для нас «полностью незнакомой», поскольку она — смерть — всегда к нашим услугам, в виде внезапного прихода. Будущее никогда не бывает полностью непредсказуемым, ибо содержит в себе смерть как возможность. Третий и последний аргумент: небытие никогда не бывает незнакомо душе человека в полной мере, ибо оно предшествует нашему рождению. Для того чтобы сознательно встать на путь самоубийства, необходимо, чтобы те, кто склонен к данному способу прекращения жизни, хоть что-нибудь знали об этом. Таким образом, самоубийцы — единственные мертвые, добровольно решившиеся на смерть.

* * *

Никто не имеет права сетовать на жизнь: ведь она не удерживает нас насильно. Этот аргумент повторяется в произведениях обоих Сенек, отца и сына, при Тиберии и при Нероне. Тот же довод принимает в Риме несколько иную форму: Единственная причина, чтобы восхвалять жизнь, — та, что она дарит нам, вместе с собою, возможность избавиться от нее. Так можно ли говорить о рабстве, если вместе с жизнью мы получаем в дар свободу действия?! Если непокорность и подчинение дарует нам одна и та же рука?! Если старики вешаются на ручках больничных кресел, обмотав шею пояском от больничного халата.

Самоубийство — это «смерть, прожитая как умирание», когда эта смерть происходит непосредственно от изначальной скорби, таящейся в недрах тела.

Утрата живыми существами воли к жизни обрывала их существование еще до наступления естественной смерти.

То же происходит с древесной листвой: ветер срывает и уносит листья чаще, чем сами они падают наземь.

Так уничтожение опережает естественное угасание.

В «Письмах» Плиния Младшего[46](Epistularum Üb., Ill, 16, 3) описана странная сцена: женщина производит над собой «опыт смерти», желая предложить ее супругу так, чтобы он не боялся страданий. Аррия Старшая вонзает кинжал себе под левую грудь, затем выхватывает из раны окровавленный клинок, протягивает его мужу и успевает сказать (тогда как она уже мертва):

— Non dolet, Paete (Пет, не больно!).

Аррия Старшая не синхронна со смертью.

В смерти Аррии Старшей смерть не наступает.

Женщина мертва и, однако, показывает еще раз мужу — тогда как из раны брызжет кровь, — свою обнаженную грудь, лезвие кинжала, возможность умереть.

Аррия — это тест смерти.

В легенде об Аррии Старшей есть только одна правдоподобная деталь — это кинжал, обагренный ее дымящейся кровью, который она вырывает из груди, чтобы протянуть мужу.

В понятии «самоубийство» трудно различить, что относится к «уходу из жизни» и что ближе к «уходу от социума».

Политическая свобода имеет четыре формы. Она выражается в тираноубийстве, резкой эмансипации, отшельничестве и, наконец, самоубийстве.

Убить себя — значит, сознательно распорядиться своим уничтожением.

Что же такое уничтожение? Для содержимого это потеря содержащего. В случае с живородящими существами речь идет о потере матери. В случае с людьми как с членами социума это потеря общества. Когда канцлер по фамилии Гитлер начал проводить свою политику, руководствуясь приоритетами, сформулированными в его известной книге, люди стали кончать жизнь самоубийством — кто на испанской границе, кто в бразильском городе, кто в гостиничном номере Нью-Йорка.

Каждый-кто-себя-убивает встретил мать-которая-умирает в нем.

Завораживающая цепь внезапно распадается на звенья, рвется на части в отрочестве — возрасте, когда стремление к смерти особенно остро.

Грудной младенец, лишенный физической самостоятельности, не имеет возможности принять смерть от своей собственной руки. Он избирает другой путь: либо впадает в ступор, либо в анорексию. Но будь младенцы вольны в своих действиях, они без колебаний убивали бы себя. За отсутствием физической возможности дети прибегают к временной симметрии (обратный ход, возвращение на предшествующую стадию развития).

В христианских странах самоубийство запрещено как антирелигиозный поступок. В демократических государствах его клеймят как трусость. В психиатрических обществах его лечат как болезнь. В древних цивилизациях его восхваляли как признак мужества. И почитали как свидетельство гордости. Древние римляне говорили: Природа, эта величайшая из богинь, подарила нам вместе с жизнью возможность покинуть мир, ею созданный. Добровольная смерть — это неизменный, человеческий способ ухода, который всегда под рукой, наипервейшее средство избавления от страданий, короткий отрезок мгновения, вполне, однако, достаточный, чтобы избавиться от окружающих и обрубить время. Гораций писал: Mors ultima linea rerum. Смерть есть последний рубеж, за которым мы вольны жить или не жить на свете. Свобода самоубийства сгинула в империи Константина со всеми ее личными свободами. Когда христианство сменило императорскую власть, Бог стал хозяином рабов и рабских жизней. И в самом деле, всем рабам, даже солдатам во времена Республики, самоубийство было запрещено. Ведь самоубийство раба рассматривалось как посягательство на частную собственность. А самоубийство солдата приравнивалось к дезертирству. И в обоих случаях речь шла о нарушении договора о служении обществу.