стискивают зубы и воюют с прежним прилежанием. А вот некоторые как раз берегутся. Я не имею в виду, что человек прячется по кусткам или придумывает еще что-нибудь – сплошь и рядом нет кустов, куда можно спрятаться или еще как-то уклониться от, скажем, атаки. Просто в человеке что-то меняется, ломаемся, ширится этакая духовная трещинка, и это влияет на все его поведение на войне. Вообще-то есть некая непонятная мистика: таких «хороняк» убивает в первую очередь. Как метко сказал однажды старшина Бельченко, кто начинает от смертушки бояться очень уж шибко, за тем первым она и приходит…

Есть еще одно немаловажное обстоятельство. В обычной воинской части, где людей много, человек такой угробит только себя самого, редко-редко потянет за собой других. А вот в разведке, где каждый человек на счету и боевое задание выполняют маленькими группами, все обстоит как раз наоборот. Из-за одного бережливого могут погибнуть все.

Вот и выходит, что на Гриньшу полагаться, как прежде, больше нельзя. Вене я верил, понапрасну клепать на человека, тем более на заслуженного разведчика, он ни за что не стал бы. Значит, все так и обстоит, объявилось вдруг в моем разведвзводе слабое звено, и с этим надо что-то делать. Хорошо еще, время не поджимает, и «солдатский телеграф», и знакомые из штаба дивизии сходятся на одном: в безопасном тылу мы пробудем еще недели две, не меньше.

Самым лучшим выходом было бы перевести Гриньшу назад в пехоту. Правда, нужно тщательнейшим образом продумать, как это устроить. С бухты-барахты, исключительно по моему хотению такие дела не делаются, и начальник надо мной не один. Нужно железно обосновать, отчего я вдруг решил так поступить с одним из лучших разведчиков, не замазанным в серьезных грехах – мелкие прегрешения не в счет. Возможно, придется задействовать и Веню Трофимова. Если объяснить все убедительно и обоснованно, отцы-командиры поймут – они тоже не вчера родились, не позавчера попали на фронт и сами прекрасно знают, к чему может привести, если в разведвзводе завелся желающий поберечь себя, драгоценного. Пусть даже бережение это будет неосознанное, от этого не легче – печальный финал окажется тем же самым. И гадай потом, отчего группа не вернулась с задания…

Пороть горячку ни в коем случае не следовало. Как и решать все в одиночку. Как далеко не впервые, следовало все вдумчиво обсудить со старшиной Бельченко. По штатному расписанию командиру разведвзвода не полагался ни помощник, ни заместитель, ни тем более замполит. Однако так уж сложилось, что у меня, едва пришел из пехоты, все эти функции исполнял Бельченко – совершенно неофициально, конечно, далеко не все об этом знали. И это всегда шло на пользу делу: авторитет у него среди разведчиков был большой, стаж и опыт – не в пример моему. Если совсем уж откровенно, это началось с той самой поры, когда я пришел согласно новому назначению: обстрелянный фронтовой офицер, вынужденный усваивать премудрости разведки с нуля, и прежний опыт здесь совершенно не годился, что я сам прекрасно понимал. Называя вещи своими именами, какое-то время старшина был для меня, выражаясь по-старорежимному, дядькой. Мягко и ненавязчиво, ни в малейшей степени не ущемляя моего самолюбия, многому научил, немало полезного присоветовал – с глазу на глаз, старательно соблюдая на людях субординацию, да и наедине не переходя неких границ и рамок…

Вот только Бельченко не было в расположении, вообще в городе. C утра поехал километров за пятьдесят в разведотдел армии, получать бесшумные наганы для нас и разведки артполка. Отличные были машинки с постоянными глушителями, они нам потом немало помогли. И вернуться должен был только завтра утром. Что никаких сложностей не сулило, время не поджимало, я же говорил, мы там должны были пробыть еще недели две…

Разговор с Веней произошел примерно в половине первого, а потом я отправился в разведотдел дивизии, где и проторчал чуть ли не до ужина. Накопилась куча текущих дел, мелких, но требовавших неотложных решений. К тому же дважды пришлось ждать, когда освободятся нужные мне люди.

Ну а после ужина отправился на заранее оговоренное свидание с Галочкой, у нее вообще не было никаких дел – откуда они у операционной медсестры при полном отсутствии раненых?

Вот Галочка мне первым делом неприятные новости и выложила – потому что они в первую очередь меня и касались как полностью ответственного за своих подчиненных. Была тишь, да гладь, да божья благодать – и все в одночасье рухнуло за несколько часов моего отсутствия. Впрочем, и будь я в расположении, кое-чему помешать безусловно не смог бы, ничего о том не зная…

Я и раньше знал, что Гриньша Лезных, ухарь этакий, говоря военным языком, работает на два фронта. И к Аглае клинья бьет старательно, и уже с неделю похаживает к одной молодушке, живущей с матерью в домишке на окраине города. И пару раз оставался там на ночь, благо его вторая симпатия к непорочным цветочкам никак не относилась – у нее имелся полугодовалый ребенок. Про отца было ничего неизвестно даже нашему главному сплетнику ефрейтору Веденееву, но, судя по срокам, неизвестным папашей был проходящий воин-освободитель – явление на войне нередкое.

Не он один такой хваткий – двое моих орлов точно так же завели в сжатые сроки зазнобушек в городе. Если у солдата, а уж тем более у офицера имелись к тому возможности, дело нехитрое: мужиков в тылу была жуткая нехватка, тем более в этом городе, пережившем немецкую оккупацию, пусть и не такую уж долгую. Все было обставлено без сучка без задоринки: троица улетучивалась после отбоя и исправно пребывала на месте к подъему – благо у нас подъем и отбой были понятиями, что уж там, чисто умозрительными и не соблюдались с той строгостью, как в обычной стрелковой части или другом строевом подразделении. Я, разумеется, никаких мер не предпринимал – не давали повода, и в данном случае они не гимназисты, а я не классный наставник. Некоторые вещи нужно принимать исключительно по-мужски, со вполне понятной мужской солидарностью…

А потом потаенно грянуло… Ничего специфически военного в этой ситуации не было, повторение чисто гражданских дел, какие особенно проявляются там, где коллектив в основном женский, как у нас в медсанбате. Бабьи потаенные трения, ага. Была у них такая медсестра Клавочка, втайне крепко Аглаю не любившая, но прикидывавшаяся закадычной подругой. Причины для нелюбви и зависти опять-таки были чисто бабские. Клавочка – этакая серая мышка, очень из себя невидная, но и такие