«Я знаю», — ответила Мадонна.

Хотя Мадонна пыталась вырваться, Перл бессознательно удержала ее руку, словно желая лучше рассмотреть удивительное создание.

«Она была необыкновенно одаренной танцовщицей, — вспоминала Перл. — Многие танцоры умеют приседать и проделывать акробатические трюки, но все это — лишь техника. В Мадонне была энергия, сосредоточенность, которая превращала ее физические движения во что-то значительное, возбуждающее. Я впервые увидела это в танцоре — в Мадонне!»

Вполне понятно, что Мадонна завоевала Ланг точно так же, как завоевывала других людей, включая Кристофера Флинна, которые помогали ей раскрыть ее талант, направляли ее к достижению цели и становились ее наставниками. По мере занятий Мадонна стала помощницей Ланг. «Я могла полностью положиться на нее, — вспоминала Перл. — Она была очень организованна, ответственна и профессиональна. Сначала она относилась к своим обязанностям очень серьезно. Но через несколько недель я заметила, что моя настойчивость ее утомляет. Когда я требовала от нее большего, она раздражалась».

Однажды после сложной и утомительной репетиции под джазовую композицию в исполнении приглашенного пианиста Ланг встала перед несчастной Мадонной, хлопнула в ладоши и сказала: «Сно-ва!»

Мадонна повторила номер.

«Сно-ва!»

Мадонна станцевала еще раз.

«Сно-ва! И не вставай в позу, Мадонна, — нетерпеливо повторила учительница, хлопнув в ладоши. — Сно-ва!»

Еще один повтор.

«Сно-ва!»

Ещё раз.

«Сно-ва! И сделай это поживей, Мадонна, — саркастическим тоном сказала Ланг. — Мне уже за пятьдесят, не забывай!»

Внезапно Мадонна выпрямилась и взглянула прямо в лицо Ланг. «Я больше не буду танцевать, — сказала она со слезами на глазах. — Не заставляйте меня. Почему вы так жестоки?» Она отошла в угол комнаты, порылась в своей сумке и вытащила таблетку — возможно, аспирин, а может быть, что-то и посильнее. Мадонна приняла таблетку и запила ее водой из бутылки, затем поставила бутылку на пол, вытерла губы и взглянула на педагога.

«И когда между нами произошла эта, так сказать, небольшая сцена, — вспоминает Перл Ланг, — я обвинила ее в том, что она не хочет работать, а она принялась кричать на меня. Я знала, что она с легкостью найдет работу в любой другой труппе, потому что Мадонна обладала индивидуальностью. Речь шла не о серьезной работе. Она работала очень сосредоточенно. Но так я могла быть уверенной, что она не пойдет к другим.

Мадонна продолжала спрашивать меня, что же она сделала не так. После одного моего замечания она присела в реверансе и самым непочтительным тоном, какой мне только доводилось слышать от ученицы, сказала: «Я вам чрезвычайно признательна, ненавистная леди!» После этого мне пришлось указать ей на дверь».

Вскоре после ухода от Перл Ланг Мадонна некоторое время проработала в труппе Элвина Эйли. Но несмотря на то, что ее карьера складывалась вполне успешно, становилось ясно, что одного желания и сосредоточенности недостаточно для того, чтобы завоевать достойное место в жестоком мире нью-йоркского танца. Хотя Мадонна полностью отдавалась своему делу — и телом, и душой, — очень скоро она вновь оказалась за стойкой магазинчика, где продавались пончики. Нужно было как-то сводить концы с концами. Мадонна работала и в престижном ресторане «Русская чайная», чтобы заработать немного денег.

Грегори Камилуччи, бывший менеджер ресторана, вспоминает: «Она была очень хрупкой и тоненькой. Я часто думал, что та пища, которую она получает в ресторане, и есть все то, что она ест за целый день. Но она была очень скромной, никогда не грубила, не опаздывала. Проработала она у нас недолго. Как-то раз я заметил, что она наблюдает за посетителями. «Я смотрю, как богатые люди едят и пьют, — объяснила она мне. — Когда я окажусь на их месте, мне нужно будет все делать правильно». Однако очень скоро поведение богатых людей ей наскучило. Я понял, что эта девушка к нам ненадолго. «Я не затем приехала в Нью-Йорк, чтобы работать в ресторане!» — постоянно ворчала она».

Мадонна прожила несколько месяцев в Нью-Йорке. Она по-прежнему обитала в ветхом, полуразрушенном доме на углу Четвертой улицы и авеню Б. И вот тогда к ней приехал Тони Чикконе, ее отец.

«Я не хотела, чтобы он приезжал, — вспоминала Мадонна много лет спустя. — По моей квартире бегали тараканы. В прихожей стояли пустые винные бутылки. В доме пахло, как на помойке».

«Ну что, поняла, к чему приводят пустые мечты?» — спросил Тони у дочери. Отец и дочь сидели в итальянском ресторанчике на Восемьдесят Первой улице. Мадонна поглощала спагетти и моллюсков с таким аппетитом, словно она ничего не ела вот уже несколько месяцев. «Пожалуйста, вернись домой, — сказал Тони. — Я так скучаю по тебе, Нонни».

«Я люблю тебя, папа, — ответила Мадонна. — Но домой я не вернусь».

«Посмотри, как ты живешь, — попытался уговорить ее отец. — В паршивом мотеле. Ты живешь, как бродяга».

«Нет, — поправила его дочь. — Я живу, как танцовщица. Как танцовщица, запомни. А теперь оставь меня в покое».

Двоюродная сестра Мадонны Джина Магнетти вспоминает: «До сих пор, когда Тони вспоминает об этой поездке в Нью-Йорк, из его глаз начинают катиться слезы. Я знаю, как ему больно. Помню, что он вернулся очень быстро. Он сказал: «Она же такая умная, почему же она так поступает? Я не понимаю ее». Он уговаривал Мадонну вернуться в Мичиган, говорил, что никогда больше не будет мешать ей, что позволит ей идти своим путем, лишь бы она вернулась домой. «Если ты готов позволить мне идти своим путем, так позволь сделать это прямо сейчас», — ответила она ему. Перед отъездом отец попытался дать ей денег, но она не взяла. Отказываясь от его помощи, она старалась наказать его.

«Она никогда меня не слушает, — сказал Тони, вернувшись домой. — Нет, она предпочитает жить, как нищенка. Она хочет уморить себя голодом, чтобы стать танцовщицей. Танцовщицей!» Стремление дочери танцевать было ему непонятно. Он не считал танцы надежной, серьезной профессией».

Самое печальное заключалось в том, что работы для танцовщиц на Манхэттене в то время было очень мало. Конкуренция в мире профессионального танца была жесточайшей. Шустрые, талантливые танцоры готовы были на все, чтобы получить работу. И их стремление было ничуть не меньше, чем у Мадонны.

«Я шла в центр Линкольна, садилась у фонтана и плакала, — вспоминала как-то раз Мадонна. — Я вела дневник и мечтала иметь в этом городе хотя бы одного друга. Я всегда была крупной рыбой в маленьком пруду, и вдруг в мгновение ока стала никем. Но ничто в мире не могло заставить меня вернуться. Ничто!»

«Господи, да никогда она не плакала ни у каких фонтанов, — усмехается ее брат Мартин. — Она никогда не писала в своем дневнике об одиночестве и боли. И у нее всегда была уйма друзей. Она все преодолела. Конечно, ей пришлось нелегко. Не хочу сказать, что она не впадала в отчаяние. Но впоследствии она решила сделать этот период своей жизни частью легенды. Это вполне в ее характере. Что она умеет делать лучше всего, так это создавать легенды.