А Липучка всё наступала:

– Зачем же ты скрывал от нас? Зачем?

– Я всё расскажу вам. Честное слово, всё расскажу, – забормотал я. – Мне просто было стыдно, очень стыдно…

– Стыдно? – Липучка вытаращила зелёные глаза. – Разве этого можно стыдиться? Этим надо гордиться!

«Уж не укусила ли её настоящая бешеная собака? – подумал я. – Или она просто издевается надо мной?»

– Да, этим надо гордиться! – торжественно повторила Липучка. – Я выучила их наизусть!

И она вдруг стала читать стихи:

Как серебро, вода сверкает.

Мы поработали – и вот

Поплыл, торжественно качаясь,

Поплыл наш самодельный плот!

Пусть не в просторе океанском —

По руслу узкому реки,

Но есть и мостик капитанский

И есть герои моряки!

Пусть поскорей промчатся годы,

Мы закалимся, подрастём —

Тогда красавцы пароходы

По океанам поведём!

Липучка прочитала стихи с таким вдохновением, что я даже заслушался, прижавшись к подоконнику. Потом она взглянула на меня глазами, которые были полны, как говорится, неописуемого восторга.

– И этого ты стыдился? Этим нужно гордиться! – повторила она. – Поздравляю тебя! Поздравляю тебя, Шура! Ты – настоящий поэт!

– Я?.. Поэт?..

– Ой, не притворяйся, пожалуйста! Хватит уж скромничать, хватит! Тут же русским языком написано: «Саша Петров, Москва».

Я схватил газету – и в самом деле, под стихотворением стояла подпись: «Саша Петров». Бывают же такие совпадения!

– Я уже всем газету показала, всем! – затараторила Липучка. – Ой, какой же ты молодец! Наш плот прославил! Прямо на всю страну! Только почему ты написал «Москва»? Написал бы лучше «Белогорск». Ведь ты здесь сочинял? И даже прикрасил кое-что! Но это ничего – поэты всегда так делают. А кто это «герои моряки»? Веник, да?.. – Липучка затрясла плечами, схватилась за живот. – Ой, а я ведь сразу заметила, что ты в рифму говорить умеешь. Ещё в самый первый день. Помнишь: «Не плот, а флот», «он – не Антон»?.. А потом я заметила, что ты по утрам так задумчиво-задумчиво сидел за столом. А только я входила – и ты сбрасывал тетрадь под стол. Думаешь, я не заметила? Ты по утрам стихи сочинял? Да?.. Вот и сейчас даже тетрадка под столом валяется. В ней новые стихи, да?

Липучка, пригнувшись, бросилась к столу и схватила тетрадку. Я кинулся за ней: ведь там, в тетрадке, были советы нашей учительницы русского языка, как лучше мне подготовиться к переэкзаменовке.

Я вырвал тетрадку:

– Это не стихи… Это – совсем другое…

– Ой, как же не стихи? Опять обманываешь, да?

– То есть там стихи… Но я ещё не могу их показать. Я ещё…

– Ой, покажи! Покажи! Прямо любопытно до ужаса!

– Нет, нет, – сказал я, поспешно пряча тетрадь под скатерть. – Сейчас нельзя… Я ещё не обработал как следует. Вот обработаю и тогда обязательно прочитаю…

– Новое стихотворение, да?

Я неопределённо пожал плечами.

– Ой, понимаю! Писатели всегда много раз переписывают свои произведения. Вот Лев Толстой, например, «Войну и мир» семь раз переписывал. Я сама где-то читала…

Через секунду она пришла в восторг от нового открытия:

– Ой, Шура, а у тебя ведь и имя такое поэтическое – Александр! Как у Пушкина.

Не знаю, с кем бы ещё на радостях сравнила меня Липучка, но тут, к счастью, появился Саша.

Он был очень серьёзен. И, как всегда в такие минуты, руки заложил за спину, глядел исподлобья и нетерпеливо покусывал нижнюю губу. А говорил коротко, отрывисто, вроде бы приказания отдавал:

– Ну-ка, выйди, Липучка. Прогуляйся! Липучка независимо устремила в потолок свои глаза и нос, усыпанный веснушками:

– А чего ты распоряжаешься в чужой комнате?.. Шура, мне можно остаться?

Я взглянул на Сашу, потом на Липучку, потом на пол и неопределённо пожал плечами.

– Секреты, да? – насмешливо спросила Липучка. – Говорите, что девчонки секретничают. А сами?

Мы с Сашей молчали.

– Значит, мне уходить, да?

– Вот-вот, прогуляйся, – с беспощадной твёрдостью произнёс Саша.

– Прогуляться? Хорошо, ладно. Я ухожу… Мужчины, называется! Кавалеры! Рыцари! Мушкетёры!.. Веник бы никогда так не поступил. Потому что он действительно образованный… И очень интеллигентный. Настоящий москвич!

Это уж был выстрел в мою сторону. Боясь, что промахнулась или слишком легко ранила меня, Липучка взглянула в упор своими зелёными глазищами:

– А ещё поэт! Пушкин!

Она так хлопнула дверью, что лёгкая деревянная чернильница на столе подпрыгнула и на скатерти появилось маленькое фиолетовое пятнышко – уже не первое со времени моего приезда в Белогорск.

– Зачем ты её так? – спросил я Сашу.

– Дело потому что… Важное!

Так как Саша был капитаном нашего корабля, я спросил:

– Задание какое-нибудь? Приказ?

– Нет. Просьба.

– Просьба? Ко мне?

– Да, к тебе. И не перебивай. Тайну мою узнать хочешь?

Я, кажется, второй раз в жизни почувствовал, что у меня, где-то под левым кармашком, есть сердце и что оно довольно-таки сильно колотится (первый раз я почувствовал это, когда учительница объявляла фамилии двоечников, получивших переэкзаменовку).

И ещё я понял – как это верно говорят: «Он вырос от гордости»! Мне и правда показалось, что я стал чуть-чуть выше ростом. Значит, Саша теперь доверяет мне, как самому себе! Доверяет свою тайну, такую важную, что он из-за неё даже не пошёл в туристический поход! Такую важную, что она привязывает его и наш плот вместе с ним к Белогорску! И он ещё спрашивает, хочу ли я узнать её!..

– В общем, дело ясное, – сказал Саша. – У меня – переэкзаменовка. Понятно?

Я как-то машинально присел на стул.

– У тебя?.. Переэкзаменовка?..

– Ага. Пишу я плохо. С ошибками. Понимаешь? Вот и схватил двойку. Поможешь, а?

– Кто? Я? Тебе?

– Да, ты мне. Ясное дело, не я тебе. Ведь ты же образованный, культурный. Поэт! Липучка сегодня уши всем прожужжала. Как она мне «Пионерку» показала, так я сразу решил: попрошу Шурку! И вот… Согласен?..

Я даже не мог неопределённо пожать плечами – так и сидел, раскрыв рот, словно рыба. И молчал тоже как рыба. Мой вид не понравился Саше.

– Смотри, в обморок не кувырнись. Побледнел, как Веник. Не хочешь помогать – так и скажи. Без тебя обойдусь.