Беннигсен переговоры Аргамакова с камердинером постарался не расслышать. В его воспоминаниях заговорщики сразу попали в прихожую.

«Там мы застали камер-гусара, который спал крепчайшим сном, сидя и прислонившись головой к печке. Из всей толпы офицеров, сначала окружавших нас, оставалось теперь всего человека четыре да и те вместо того, чтобы вести себя тихо, напали на лакея; один из офицеров ударил его тростью по голове, и тот поднял крик.

Пораженные, все остановились, предвидя момент, когда общая тревога разнесется по всем комнатам.

Я поспешил войти вместе с князем Зубовым в спальню, где мы действительно застали… императора уже разбуженным этим криком и стоящим возле кровати, перед ширмами. Держа шпаги наголо, мы сказали ему: „Вы арестованы, ваше величество!“…»

Прервем тут рассказ генерала Беннигсена. Фонвизин рассказывает, что Павел, встревоженный шумом, вскочил с постели, схватил шпагу и спрятался за ширмами. Князь Платон Зубов, не видя Павла на постели, испугался, но Беннигсен, хладнокровно осмотрев помещение, нашел Павла, спрятавшегося за ширмами со шпагою в руке, и вывел его из засады.

Самое замечательное здесь – подчеркнутое хладнокровие генерала. Если Платон Александрович и позволил себе для храбрости хватануть за ужином лишку, то генерал Беннигсен был трезв и предельно собран.

Когда он произнес слова об аресте, Павел обернулся к князю Зубову.

– Что вы делаете, Платон Александрович? – спросил он.

«В эту минуту, – свидетельствует Беннигсен, – вошел в комнату офицер нашей свиты и шепнул Зубову на ухо, что его присутствие необходимо внизу, где опасались гвардии, что один поручик не был извещен о перемене, которая должна совершиться. Несомненно, что император никогда не оказывал несправедливости солдату и привязал его к себе, приказывая при каждом случае щедро раздавать мясо и водку в петербургском гарнизоне.

Тем более должны были бояться этой гвардии, потому что граф Пален еще не прибыл со своей свитой и батальоном для занятия главной лестницы замка, отрезавшей всякое сообщение между гвардией и покоями императора.

Князь Зубов вышел, и я с минуту оставался с глазу на глаз с императором, который только глядел на меня, не говоря ни слова.

Мало-помалу стали входить офицеры из тех, что следовали за нами. Первыми были подполковник Яшвиль, брат артиллерийского генерала Яшвиля, майор Татаринов и еще несколько других.

Я должен здесь прибавить, что так как за последнее время было сослано и удалено со службы огромное количество офицеров всех чинов, то я уже не знал почти никого из тех, кого теперь видел перед собой, и они тоже знали меня только по фамилии.

Тогда я вышел, чтобы осмотреть двери, ведущие в другие покои; в одном из них, между прочим, были заперты шпаги арестованных офицеров. В эту минуту вошло еще много офицеров.

Я узнал потом те немногие слова, какие произнес император по-русски – сперва: „Арестован, что это значит арестован“? Один из офицеров отвечал ему: „Еще четыре года тому назад с тобой следовало бы покончить!“ На это он возразил: „Что я сделал?“ Вот единственные, произнесенные им слова.

Офицеры, число которых еще возросло, так что вся комната наполнилась ими, схватили его и повалили на ширмы, которые были опрокинуты на пол. Мне кажется, он хотел освободиться от них и бросился к двери, и я дважды повторил ему: „Оставайтесь спокойным, ваше величество, – дело идет о вашей жизни!“

В эту минуту я услыхал, что один офицер, по фамилии Бибиков, вместе с пикетом гвардии вошел в смежную комнату, по которой мы проходили. Я иду туда, чтобы объяснить ему, в чем будет состоять его обязанность, и, конечно, это заняло не более нескольких минут».

Фонвизин рассказывает, что «несколько угроз, вырвавшихся у несчастного Павла, вызвали ярость Николая Зубова, который был силы атлетической. Он держал в руке золотую табакерку и с размаха ударил ею Павла в висок, – это было сигналом, по которому князь Яшвиль, Татаринов, Горданов и Скарятин бросились на него, вырвали из его рук шпагу: началась с ним отчаянная борьба. Павел был крепок и силен: его повалили на пол, топтали ногами, шпажным эфесом проломили ему голову и, наконец, задавили шарфом Скарятина»…

Но самое замечательное у Фонвизина, однако, идет далее.

«В начале этой гнусной, отвратительной сцены Беннигсен вышел в предспальную комнату, на стенах которой развешены были картины, и со свечкою в руке преспокойно рассматривал их. Удивительное хладнокровие. Не скажу – зверское жестокосердие, потому что генерал Беннигсен во всю свою службу был известен как человек самый добродушный и кроткий. Когда он командовал армией, то всякий раз, когда ему подносили подписывать смертный приговор какому-нибудь мародеру, пойманному на грабеже, он исполнял это как тяжкий долг, с горем, с отвращением и делая себе насилие. Кто изъяснит такие несообразные странности и противоречия человеческого сердца!»

Барон Левин Август Теофил Беннигсен появился на свет близ Ганновера. Будучи обладателем богатого родового поместья, на русскую службу Беннигсен поступил в 1773 году, не принимая, однако, русского подданства.

Во время польской кампании барон познакомился с Валерианом Александровичем Зубовым, и с этого момента в карьере его произошел перелом. Награды и повышения в званиях так и посыпались на него.

Участие Беннигсена в убийстве императора Павла было предопределено его близостью к братьям Зубовым. Император прозорливо отметил, увольняя Беннигсена со службы: «Имею я повод думать, что Беннигсен у нас не весьма усерден, и особенно лично ко мне…»

Тем не менее по ходатайству Палена Беннигсен был возвращен и теперь хладнокровно разглядывал со свечкой в руках картины на стенах, ожидая, когда «пехота» завершит цареубийство. В отличие от пьяных офицеров русской гвардии, вообразивших, что чем гнуснее будут они убивать императора, тем более будет заслуга, Беннигсен прекрасно понимал, что для продолжения стремительной карьеры надобно, по крайней мере, уклониться от прямого участия в цареубийстве[11]. Он так и поступил. Полюбовавшись картинами, он вернулся в спальню императора.