— Этой посудине не меньше ста лет, — говорил он брату. — Она вот-вот утонет, и, если перед этим мы стащим с нее один-единственный иллюминатор, никто и не заметит.

— А сторож? — боязливо спросил Алекс.

— Сторож сидит в будке на берегу. Он старше этого буксира еще лет на пятьдесят и ничего не видит и не слышит. Правда, у него там здоровенная собака.

— Тоже старая?

— Не знаю, но мы отвлечем ее. У меня есть план.

План состоял в поимке бездомного кота, которого затем, пробравшись на стоявшую поблизости баржу, братья вытащили из мешка и бросили в пустой гулкий трюм. Через некоторое время из ржавой утробы баржи потянуло заунывным кошачьим воем.

— Порядок, — прошептал Эйтель. — Теперь за мной!

Они пробрались на старый буксир, все двери и люки на котором, если и были закрыты, то не более чем на проволочку. Наверху, правда, ничего интересного для них не оказалось — стекла в самой рубке были большими, тонкими и прямоугольными, но, спустившись вниз, они нашли то, что искали, — круглый иллюминатор диаметром около двадцати сантиметров, вставленный в дверь, ведущую в какое-то небольшое помещение. Алекс осветил его фонариком, а Эйтель достал стамеску, молоток и отвертку и только приготовился приступить к «резекции», как они оба услыхали глухое рычание. Братья мгновенно обернулись и замерли в испуге. На ступени узкого трапа, по которому они сами только что спустились вниз, упали колышащиеся пятна желтого света, сопровождаемые шорохом тяжелых приближающихся шагов.

Как и следовало ожидать, это был сторож с большим старинным масляным фонарем в одной руке и тростью в другой. Его сопровождала большая собака, которая, впрочем, вела себя достаточно спокойно, только утробно рычала.

— Ага, — произнес сторож, поднимая фонарь повыше, — этих разбойников, Луиза, мы заприметили с тобой еще три дня назад.

У братьев сразу отлегло от сердца — вид старого сторожа, его добродушный голос и переставшая рычать Луиза внушали надежду на то, что им будет дарована жизнь, а возможно, и свобода.

— Дедушка, — первым из братьев обрел дар речи Эйтель, — говорят, что этот буксир завтра отправляют на Шпигель-Верке, и мы хотели взять с него одно только стеклышко. Вот это. — Он показал на дверь за своей спиной. — Одно-единственное.

Тростью с резиновым набалдашником дед отодвинул Эйтеля и Алекса в разные стороны и осмотрел дверь.

— «Гром», конечно, старый буксир, разбойники, но я что-то не слыхал, чтобы его завтра куда-то отправляли. А зачем вам иллюминатор?

— Понимаете, в чем дело, герр сторож, — чувствуя, что со стариком можно договориться, совсем оживился Эйтель, — мы с моим братом строим большой телескоп, чтобы изучать звезды. Если бы нам удалось достать иллюминатор размером в тридцать сантиметров, мы смогли бы построить такой же телескоп, как у Энгельгардта[11], только у него это рефрактор, а мы хотим сделать рефлектор системы Ньютона, то есть не с линзой, а с вогнутым зеркалом…

Старик внимательно выслушал объяснение подростка, молча повернулся и сделал знак следовать за ним. Они выбрались наверх, сошли по сходням на берег и направились вдоль причала. В этот момент братья, конечно, могли бы дать деру, но опасались собаки.

— Не бойтесь, в полицию я вас не сдам, — сказал, не оборачиваясь, шедший впереди старик. — Сейчас отправляйтесь домой, а завтра приходите сюда, — он указал тростью на пристройку к большому пакгаузу, где и располагалась его сторожка. — Будет вам иллюминатор на десять дюймов. На двенадцать у меня нет, а на десять и на восемь имеются.

— Вы не шутите, герр сторож? — От радости Эйтель едва не запрыгал, как маленький шкет. — Нам как раз два и нужно: маленький пойдет на шлифовальник, а второй — на само зеркало. А то, что он меньше, так это даже лучше, потому что большие гораздо дольше шлифовать — почти полгода, а с десятидюймовым я справлюсь месяца за три.

На следующий день, стащив из дома чай и печенье, братья пришли в гости к сторожу. Оказалось, что он служил когда-то старшим матросом на «Эльбинге» — легком крейсере Кайзермарине, участвовавшем в битве при Скагерраке и едва оставшемся на плаву после боя.

— После победного сражения при мысе Скагеррак, — уточнял Венцеслав Фриш. — Жаль, вы не видели Берлин в те июньские дни, — с какой-то горечью рассказывал он, усадив мальчишек в тесном помещении своей конторы на потрепанный в морских походах рундук. — Весь город был украшен флагами, играла музыка, а школьников на день освободили от занятий, чтобы они со всей нацией могли встретить эту победу. В реляциях адмирала Шеера ни слова не говорилось о расстрелянных «Эльбинге», «Лютцове» или «Ростоке», зато там перечислялось много британских кораблей, которые мы общими усилиями отправили на дно и которые потом чудесным образом снова оказались в строю Грандфлита.

Мальчишки с интересом разглядывали на стенах комнатки, более походившей на маленький музей, фотографии кораблей, портреты матросов и всевозможные предметы, среди которых были секстант, судовая лампа и измятая осколком боцманская дудка на цепочке.

— 5 июня мой старший брат Готвард видел нашего кайзера в Вильгельмсхафене, — рассказывал старый матрос, раскурив свою трубку, — император поднялся на борт флагмана «Фридрих дер Гроссе» и долго обнимал адмирала Шеера, а потом, пустив слезу, сказал, обращаясь к команде, что «Рок Трафальгара отныне больше не существует и что Северное море теперь снова немецкое».

— А при чем тут Трафальгар, дядя Венцеслав? — спросил Алекс. — Мы же не французы.

— Наш император в те дни пребывал в особенном расстройстве, — доверительно пояснял Фриш, — он путал все на свете. Одни вещи он путал сознательно, другие его заставили спутать его адмиралы. Самое интересное, юнги, что после столь блестящей победы наш флот «открытого моря» в море больше не совался.

В тот день Эйтель стал обладателем двух великолепных иллюминаторов диаметром 254 и 202 мм толщиной в полтора дюйма — как раз то, что надо! Внешне они выглядели не очень — мутные, иссеченные мелкими царапинами, со сколами по краям, но для конечного результата все это не имело никакого значения. В благодарность Эйтель подарил старому моряку одну из своих лучших моделей самолетов, которую тот повесил на стену рядом с ручкой машинного телеграфа эсминца V-155, тоже участвовавшего в том крупнейшем в истории морских войн сражении при мысе Скагеррак.

— Как будет готов ваш телескоп, позовете старого моряка, — сказал довольный Фриш. — Я ведь, ребята, видел на небе Южного полушария не только Южный Крест, но еще Насос, Компас, Паруса, Циркуль, Телескоп и много других полезных в мореплавании предметов.

Но, увы. Спустя две недели братья узнали, что бывший старший матрос Венцеслав Фриш умер. Хоронили его всем дрезденским затоном. Шеллены и представить не могли, что у неприметного сторожа столько знакомых и что в далеком от моря Дрездене живет столько моряков. Несмотря на жаркий день, они шли за гробом в шерстяных, доверху застегнутых черно-синих бушлатах, неся свои старые бескозырки с названиями давно не существующих кораблей в опущенной правой руке. Один из них вел на поводке скулящую Луизу — собаку Фриша.