то ли он уже перекраситься успел и на НКГБ теперь ишачит. То ли угорел я во сне и сон дурной вижу.

Оскалился Фокс, головой кивнул, и получил я сзади такого леща, что с лавки полетел кубарем. Подельник его, или уж сослуживец, всё это время за моей спиной стоял. Фамилию его не помню точно, а отзывался он на погоняло «Оса». И жалил больно, стервец! Вот двое только их и было в той избёнке. Бабку они заперли где-то, так что она и на глаза мне не попалась ни разу.

Утер я сукровицу, да обратно на лавку взгромоздился.

— Я тебе не хер, а гражданин начальник, — злобно мне Фокс отвечает. — Подельники где? Старший группы, радист?

— Не могу знать, гражданин начальник, — отвечаю. — Группа разбрелась при приземлении, один я остался. Хабар тут прикопал, да и отправился восвояси. На работу устроился, баранку кручу на колхозном грузовичке. Так и кантуюсь, шоферю помаленьку, не высовываюсь.

— Группа разбрелась, а снаряжение тебе оставили?

Тут уж развел я руками... Так-де получилось, не знаю уж как. Всё, что при мне найдено, то в моём вещмешке и упаковано было, так сам старшой перед переброской распределил. Рацию-то с динамитом я с собой брать не стал — ни к чему.

— Знаешь, кто я?

— Не могу знать, гражданин начальник, — смиренько так отвечаю.

— И не положено. Из «СМЕРШа» я. И в Валге от товарища Абакумова был, изменников Родины выявлял и на учёт ставил. Всех повязали, один ты остался. Ну, побегал своё, пора и ответ держать. Правь, Оса, протокол.

Сел тот за краешек стола, вынул карандаш химический, бланк протокола расстелил да и заполнил его за несколько минуток. И была в этих скупых строчках вся моя нефартовая жизнь. И плен, и лагерная полиция, и обучение в «Русской дружине», и переброска. Только торфоразработок не было, написали они, что я скрывался от суда и следствия все эти годы.

— Подписывай!

Что делать? Подписался я, только добавил от себя, что никаких вражьих задач не выполнял, а собирался честным трудом искупить вину перед Родиной. Убрал Фокс этот протокол в свою лётную сумку кожаную и чистый лист достал.

— А теперь пиши от себя, под мою диктовку. «Я, такой-то и такой-то, бывший пособник немецко-фашистских оккупантов, настоящим обязуюсь добровольно сотрудничать с контрразведкой СМЕРШ и выполнять все задания, которые мне будут поручены её сотрудниками. Если же я откажусь или буду уклоняться от добросовестного выполнения заданий, то готов на месте понести самое суровое наказание за своё сотрудничество с оккупантами, включая высшую меру социальной защиты. Свои сообщения буду подписывать псевдонимом Беглый».

Записал я всё и Беглым подписался. Мало ли я таких обязательств давал? В лагерной полиции, в абверовской школе, присягу на верность фюреру, как отучился, потом перед переброской ещё одну. Да и на верность трудовому народу присягал перед строем весной сорокового. Где та весна, где сороковой год, где мои ребята из третьей роты и грозный старшина Коваленко? Сколько за пять лет воды утекло...

— А как это «на месте», гражданин начальник? — только и поинтересовался.

— А вот так, — Фокс отвечает. — Покажи, Оса.

Вынул Оса ствол вороненый из кармана, да и ко лбу мне приставил.

— Молись, гнида — и на спуск жмёт. Щелкнул курок, и как заржут они оба.

— СМЕРШ не шутит, — веско так Фокс меня вразумляет. — Ни суда, ни следствия тебе, Беглый, больше не будет. Ты сам себя приговорил, когда белую повязку на руку надел. Но отсрочку я тебе даю на время. Именем товарища Абакумова.

— Абакумова, как же! Ты, мил человек, сам-то не в бегах будешь? — хотел я его прямо спросить, да уж больно не хотелось от Осы ещё затрещину получить. Но вопрос я это у себя в мозгах крепко держал.

— Всё понятно, — ответил я Фоксу, хотя тогда ничегошенки так и не понял.

— Вы действительно считали тогда, что Фокс — сотрудник советских органов госбезопасности?

— Да не то, чтобы я им сразу поверил. В разведке никому верить на слово нельзя, да и ксивы в ней легко лепятся. И личины люди меняют на раз. А тут, хошь — не хошь, я опять в разведке оказался, будь она не ладна!

Вот, помню, году в сорок втором возили нас на стажировку под Псков. Пристреляться, освоиться. Пару раз с партизанами в перестрелки вступали, ну и кое-какие акции карательные провели. Немчура-то кровью нас вязала, под фотокиносъмку. Аккуратные, гады, и продуманные!

Ну, так вот: там же, под Псковом устроили нам немцы проверочку. Ин-сце-ни-ров-ку. Вроде как в плен мы попали к партизанам местным — я и ещё пара бедолаг. Вот где нас мутузили! Склоняли сознаться, что мы-де не рядовые полицаи, а курсанты абверовской школы. Кололи, кто начальник, кто преподает. Про Фокса, кстати, спрашивали.

А отмазался я случайно. Одного из этих «партизан» я мельком в Псковской комендатуре усмотрел, когда мы на учёт там становились. Да не с повязкой даже, а в форме он, гад, щеголял — с погонами серебряными и шевроном на шинельке. Запомнил я эту морду, узнал в «плену», да виду не подал. Знай, матюгаюсь да несу околесицу: не при делах я вообще, с сорок первого года дезертирствую по деревням, на пост пришел самогон на махру поменять, вот меня и прихватили с этими двумя. А их я впервые вижу, вот и весь сказ.

На том и откинулся. Хвалили меня немцы потом сильно, соплю на погон повесили, и стал я вроде помкомвзода. В наряды больше не ходил, сортиры не драил, да пайку за троих уминал.

А ребята погорели. Один полностью раскололся, другой до пупа только: в школе дескать без году неделя, никого не знаю. Первого в расход, второго в обычную полицию перевели, в Белоруссию.

Умела немчура работать, ничего не скажешь! Не зря с ней так долго вошкаются советские наши товарищи. А