все начальство в доле. Но было и слабое место в их расчетах: какое-то количество товара всё едино нужно было в натуре иметь, что б было, что возить. А ежели в одном месте товар изъять, а в другом проверку наладить, то мельница их уже ничего путнего смолоть не сможет. Придется ответ держать.

— Разжирели, сволочи, на народной беде, — говорил мне Фокс. — Пока мы на фронтах кровь проливали, нажили себе целые состояния, в роскоши купаются. Одна артистка, говорят, в блокадном Ленинграде за осьмушку хлеба бриллианты горстями брала! Мы жизнью каждый день рисковали, а они...

— И то слово, — поддержал я. — Помню под Псковом окружили нас в малой деревеньке партизаны, рыл триста краснопузых на наш неполный взвод. Коли не подоспели бы латыши, каюк бы всем был.

— Латышские стрелки круто работали. Помню, под Могилёвам в сорок втором выезжали мы на акцию, — начал было Фокс, но чего-то осёкся.

В общем на их мельницу ответ наш был такой. Узнаём, на какую точку особо дефицитный товар завезли и берем на гоп-стоп. Товара этого числится по Москве партий пять — шесть, на разных складах, а в наличии только одна, для «мельницы» которую держут. Как изымем мы товарец этот, так и остальным ворюгам предъявлять ревизорам будет нечего. Тут их, как положено, за шиворот, да в цугундер. Работали мы с бандой, самой натуральной, «Чёрная кошка» ей прозвание.

— И много складов Вы таким образом ограбили?

Ну, с полдюжины точно обшмонали. Первый склад мы на Башиловке поставили, забрали банку с меланжем — продуктом дорогим и редким, высшего качества. Этих банок, со слов Фокса, по Москве тогда всего семь штук числилось на разных складах. А в натуре, по нашим расчетам, только одна и осталась на Башилвоке для «мельницы». Ну и ещё какое-то барахло для прикрытие прихватили.

А вот на Трифоновской получилось по-мокрому. Сторожа там горбун топориком тюкнул. А это уже чистый бандитизм. По самым нашим гуманным в мире советским законом мокруха в составе банды шьется всем на единых основаниях: на шухере ли стоял, баранку ли крутил, да даже если и с девкой в теплой постеле у себя дома кувыркался. Коли вступил в ихние тесные ряды, то за все художества коллектива бандитского автоматом мазу держишь. А Фокс на Трифоновской и карасем работал, и ящики на горбу таскал. По полной стало быть в ответе. С того момента и запсиховал Фокс сильно.

Однаким образом разоткровенничался он со мной:

— В Валге мне просто было. Ведь у меня какая была легенда? Доблестный чекист учинил пьяный дебош со стрельбой и сопротивлением работникам милиции, с тем и сел на нары. А тут вероломное нападение, пришли немцы, чекист на сторону победоносной немецкой армии и перешёл. А как по сути дело было? Да так и было. Как ТАСС сигнал передал 13 июня, так я сразу и дебош учинил, и по люстрам палил, и на нары присел. Легенда на чистом сливочном масле, не подкопаешься.

— А в Валге как же?

— А что в Валге? Та же служба, те же партсобрания, только портрет на стене другой. Вся моя работа только в том и заключалась, что б ксивы ваши потрепанные немецкими скрепками из нержавейки оснащать. Глядят чекисты в краснокожую паспортину засаленную, а скрепочки в ней блестят, как у кота яйца, к бдительности призывают.

— Что ж я-то не сгорел?

— Дык секретный метод-то! Доводили его до тех лишь патрулей, что по охране тылов фронта работали. Ну и охране важнейших оборонных производств. Не полез ты, Беглый, куда не надо, вот и не сгорел.

Помолчал Фокс, папироской подымил, да стопку с коньячком приговорил к высшей мере пролетарского гуманизма.

— А вот сейчас, на своей социалистической Родине, мне тяжелее во стократ! Я ведь под кого работаю? Под уркагана, который под лягавого косит. А кто я сам по себе? Сам я лягавый и есть, который косит под уркагана, который в свой черед опять же косит под лягавого. Без поллитры не разберешь! Оступись чуток, так то ли мусара на скачке кокнут, то ли урки на малине кишки выпустят. На днях Ларискин браслет пришлось на кон у Верки поставить: проигрался ворам, расплатиться нечем было, а спрос у них один.

Фоксу-то ведь для авторитету блатного нужно было воровской образ жизни вести. По малинам и хазам ошиваться, на толковищах откликаться, в картинки с урками перекидываться. Такой, стало быть, в воровском кругу обычай. Вот и Ларкин браслетик ему пришлось поставить в банк, иначе на ножи бы подняли.

— Чую, Беглый, развязка скоро. Господи, Боже милостивый, спаси наши души грешные!

О тех переживаний своих Фокс вашего опера у Верки на малине и приголубил. Случай, можно сказать, несчастливый, произошел...

 

Засада

— Скажите, а зачем Фоксу потребовалось идти за этим злополучным для него чемоданом к Вере?

— Вот на этом-то чемодане Фокс и сгорел в итоге синим пламенем. Верка-Модистка слам груздевский ему берегла, на нём он и попал, как кур в ощип. Прослышал Фокс, что Желтковская, баба Груздева, с которой он на Лосинке проедался, где-то под Красноармейском дачу снимает. Без бумажек всяческих, на честном слове и наличном расчете. Мусара до неё пока что не добрались, но со дня на день могут там нарисоваться. Вот Фокс и решил их упредить: взять чемодан с барахлишком, да на дачку-то и подкинуть ночной порой. Тогда Груздеву уже не отвертеться будет — вещички покойной Лариски в самый раз у полюбовницы в тайном хранении бы и нашли. Задумано было ловко, да вышло мокро.

В ту ночь Фокс ко мне завалился, весь на нервах, ажно руки трясутся.

— Краснопёрого я замочил,- говорит — Теперь уже не отмазаться.

— Да как же Вы так? — обомлел я. — Это же чистый теракт! Теперь всю нашу гоп-компанию под вышака подведут, никакой товарищ Абакумов не отмажет.

— Несчастным случаем, Беглый, невероятным