сигналу боевой тревоги. Построились в колонну, и я крикнула: «Девчонки, бегом!» И мы помчались так, что пионервожатая Маша, которая на нас продолжала дуться и ничего о нашем плане не знала, вначале даже отстала.

Мы быстро заняли своё место на площадке и замерли, как на военном параде. Никто ни с кем не шушукался, все застыли по стойке смирно. Ну, и я конечно, стояла впереди, вытянув шею, как гусыня. Вообще-то в тот момент мне казалось, что я выгляжу очень красиво, как настоящий красный командир.

А дальше… Я сдала рапорт, отсалютовала и возвращалась на место, в ожидании заслуженной похвалы. И вдруг, к моему ужасу, стройная отрядная фаланга превратилась в суетливый мушиный рой. При этом все девочки были обращены спиной к флагштоку! Передо мной расступились, и я увидела, что в последнем ряду на асфальте, припорошенном песком, лежала бледная Галя Ивлева с закрытыми глазами. И такая же бледная Маша шлёпала её по щекам.

«Кратко у меня не получается…»

Вот и пришло время рассказать о Гале.

Её не было с нами в поезде. Она появилась в отряде через неделю, сказала, что приехала с дедушкой на машине. Из Киева. Она была невысокой и не то, чтобы полной, а… В общем, у всех торчали локти, колени, лопатки, а у неё всё было как-то спрятано. Как у тряпичной куклы. Но всех поразил уродливый шрам, идущий от маленького бесформенного носа и рассекающий верхнюю губу. В пятом корпусе была девочка Ляля с заячьей губой. Но её шрам был гораздо меньше и аккуратней. Маша сказала нам потихоньку, что у Гали была «волчья пасть», но её «зашили». И ещё у неё сложный порок сердца. Некоторые девочки пытались узнать о её болезнях подробней, но это им не удалось. Мне Галин шрам долго не давал возможности прямо смотреть ей в лицо. А когда я это сделала, то заметила, что у неё очень красивые глаза. Большие и чуть выпуклые. Они часто меняли цвет с голубого до зеленоватого, как морская вода на мелководье.

Целые дни Галя проводила на лечебных процедурах, и мы видели её только утром и за несколько часов до отбоя. Она всегда сидела возле воспитательницы и что-то читала.

То, что Галя необыкновенная девочка, открылось нам одним дождливым вечером. Целый день мы просидели в корпусе и маялись от безделья. Перед ужином девочки стали просить Евгению Михайловну что-нибудь рассказать. Но у неё сел голос, и она только руками замахала. А я очень увлеклась «Хроникой времён Карла 1Х» Мериме и мёрзла с книгой на веранде. Через некоторое время в игровой стало тихо. Мне стало интересно, почему все вдруг замолчали, и я заглянула в игровую.

У окна сидела Галя, положив руки на колени, подняв глаза куда-то вверх, и как будто читала невидимую никому книгу, строчка за строчкой, страница за страницей. Иногда Галя останавливалась и говорила: «Нет, я пропустила абзац». Повторяла дословно то, что говорила раньше, и «вставляла» в свой рассказ пропущенный текст.

Я тоже часто рассказывала так, как будто читала. Но произнося одну фразу, я совершенно не знала, какой у меня получится следующая. И уж точно я не смогла бы повторить то, что говорила, слово в слово!

Книга, которую «читала» нам Галя тоже была совсем не похожа на любимые мной истории о приключениях. То есть в этой книге были и тайны, и отважные герои. Но они не сражались в рыцарских доспехах и не брали на абордаж вражеские корабли. Они просто писали открытки против фашистов и тайно опускали их в почтовые ящики во время войны. Чтобы люди знали правду о Гитлере.

Галя потом назвала эту книгу: «Каждый умирает в одиночку» Ганса Фаллады. Она рассказывала её несколько вечеров. Но слушателей становилось всё меньше и меньше. Наконец остались только я, Вета и пионервожатая Маша. Маша попросила Галю:

— А ты кратко перескажи, что с ними потом случилось.

Но Галя грустно ответила:

— Кратко у меня не получается.

И чтобы узнать, чем закончилась эта история, мне пришлось потом разыскать эту книгу в городской библиотеке. Зимними вечерами я со страхом перелистывала её страницы. Я так надеялась, что гестаповцы не поймают Отто и Анну! Я так хотела, чтобы открытки Квангелей попали к хорошим людям хотя бы с какой-нибудь пользой! А они почти все оказались у фашистов!

И ещё я думала о Евгении Михайловне. О том, как ей было страшно и холодно в Евпаторийских каменоломнях. И как я её люблю.

«Я постараюсь воображать нашу дружбу…»

Я сто раз видела в кино, как люди падают в обморок. И мне никогда не было страшно. Но на земле лежала Галя из нашего отряда, и я чуть не свалилась рядом. Прибежала дежурная врачиха и старший вожатый. Галю, которая вдохнув нашатырный спирт, открыла глаза, унесли в изолятор.

И весь этот день, и весь следующий в лагере опять только и говорили о нашем отряде. Маша металась от одной группы девочек к другой и всем делала замечания. Евгения Михайловна выглядела спокойной, только немного озабоченной. Я слышала, как воспитательница из 5 корпуса сказала ей:

— Ну, и отряд Вам достался! Сплошные проблемы!

Евгения Михайловна ответила:

— А Вы знаете детей, которые вырастают без проблем?

И посмотрела той в глаза долгим взглядом.

Вечером Евгения Михайловна отозвала меня в сторону и сказала:

— Галя просит тебя прийти к ней. Беги, но не надо трезвонить об этом на весь свет.

И я побежала.

Галя лежала в постели, но выглядела как обычно. Даже щеки розовые. Она поджала ноги и показала мне рукой на край кровати. Я осторожно присела.

— Мне так жаль, Таня, — произнесла она смущённо. — Так жаль, что я тебя подвела.

— Меня? — переспросила я.

— Ну, ты же больше всех хотела, чтобы мы построились первыми.

И я подумала, что она, наверное, права. И, значит, всё, по большому счёту, случилось из-за меня.

— Нет! Нет! — вдруг торопливо сказала Галя, как будто прочитав мои мысли. — Я ведь могла не бежать или даже не пойти на линейку. Но мне так хотелось быть с тобой! Ты не виновата!

Я почувствовала, что краснею.

— До конца смены уже осталось совсем недолго, и дедушка заберёт меня прямо отсюда. В отряд я не вернусь. И с тобой мы больше не встретимся. — Но. Может, на следующий год…

— Ты, может, и приедешь сюда, а я, скорее всего, нет. Но я буду воображать нашу