нее не так, как у людей, по мнению той же ректорши, потому что она даже фамилию менять не стала, так и осталась Катушкиной.

– Виктор, ну, повлияй ты на нее, – увещевал тесть.

– Смена фамилии нас счастливей не сделает, – пожимал плечами новоиспеченный муж.

Кстати, про учебу.

Катя родила сына, которого назвали Максом, что было весьма демократично, ибо звучало одинаково привычно и для российского, и для немецкого уха. Кроме того, он с рождения стал билингвом, то есть с ним родители говорили на обоих языках, а это и развивало ум малыша, и впоследствии расширяло его профессиональные границы. Катя и сама начала вгрызаться в язык, она весьма преуспела, да и произношение у нее было вполне приличное.

И какая тут могла быть учеба в университете, казалось бы. Ан нет. Катя все делала непредсказуемо. Она не исчезла из своего учебного заведения в никуда, а взяла академ – имела полное право, ибо беременность и роды такое право ей давали. Прогулов у нее не было, «хвостов» тоже, успеваемость вполне приличная. И она совершенно не хотела становиться образцовой женой и домохозяйкой. Мало того, Катины родители тоже переехали в Германию, что было для всех наилучшим вариантом – московские свои квартиры в центре они сдавали и в деньгах особой нужды не испытывали, даже снимая жилье неподалеку от дома зятя. Все это позволяло Катушке спокойно продолжить учебу.

Конечно, это было удобно. Конечно, о таком муже и, в принципе, о такой жизни могла мечтать любая девушка. Любая… но не Катя.

По мнению ее многочисленных друзей и родственников, она была настолько нелогична, что это переходило все границы, но у Кати границ не было. Спустя год академа она перешла на платное заочное обучение, невзирая на косые завистливые взгляды некоторых, и приезжала сдавать сессии. А поучившись эдак года два, объявила мужу и родителям, что намерена вернуться на родину.

Ну и где, спрашивается, логика?! ТАМ у нее было все, а на родине… только родина.

Не сказать чтобы Катя была отчаянной патриоткой. Нет, она была космополитом. Каких-то рамок она не признавала вообще, если, конечно, они не были рамками закона. А законы Катя не нарушала. Ну, разве что морально-нравственные – по мнению многих…

Но на объявление Кати-Катушки о возвращении к родным корням муж проявил характер.

Нет, он не был деспотом и тираном, он не стал стращать жену карами и угрозами. Он относился к Кате более чем хорошо. Это походило на отношение отца к любимому и зарвавшемуся дитятке: «Делай что хочешь, я не буду ругаться и даже помогу, но ВОТ ЭТО однозначно табу».

Однозначным табу стал для Кати Макс, которому было три года, которого она хотела увезти с собой.

– Родная, сама ты можешь делать все, что тебе заблагорассудится, – сказал этот удивительный муж, Виктор Палыч, спокойный и мудрый, как сфинкс: Катя его даже прозвала так в процессе совместной жизни. – Ты можешь построить дворец, можешь разрушить дворец. Но разрушить Максу жизнь я тебе, уж извини, родная, не дам. А вот развод дам, если захочешь, и помогу материально на первых порах, но сын останется здесь. И точка. Поверь старому опытному бойцу, тебе он будет только обузой. И ты прекрасно знаешь, что не сможешь дать ему ни приличного образования, ни того уровня жизни, который будет у него здесь, с нами. А препятствовать вашему общению я не буду. Так что подумай.

Катушка подумала и… решения уехать не изменила. Не помогли даже эмоции родителей-пенсионеров. Прочие называли ее и «кукушкой», и «гулящей», но она держалась стойко.

Ее не понимал никто. Она понимания не требовала. А на недоуменный вопрос отца, который, в принципе, был за нее горой с рождения и выкрутасы ее принимал полностью, она ответила:

– Папа, вы с Витей очень похожи. А то ты не понимаешь. Он просто твоя калька. Может быть, я только из-за этого и вышла за него замуж. Но… У меня такое впечатление, что я до сих пор маленькая и живу в родительском доме на всем готовом. А я хочу повзрослеть.

– Вот эдаким способом? – поднял брови отец. – Бросив мужа и ребенка?

– Максик не брошен. – Катя воздела руки, как в древнегреческой трагедии. – Он дома! И потом, я же знаю Витю. «Витя» – синоним «отца», его воплощение, его олицетворение. Его мечтой всю жизнь был сын, я тебе говорила. Ну вот сначала у него появилась «дочь», я. А теперь его гештальт полностью закрыт. А мои зависли в воздухе, и это сводит меня с ума! Папа, я в жизни еще не видела ни-че-го. И никого. Я до сих пор не вылетела из родительского гнезда, у меня даже появился второй отец, то есть, ну, я не знаю, опекун. Я в опеке как… в вате! В вакууме! Я не реализована, ты это можешь понять? Немецкое правило «трех К» – Киндер, Кюхе, Кирхе – не для меня!

Дети, Кухня, Церковь… Катя в такие рамки, конечно, не умещалась, разгневалась настолько, что из ее глаз брызнули слезы. Хорошо, что эта сцена разразилась не дома, а на прогулке в парке, вдалеке от чужих ушей.

– Я очень люблю вас всех, ну, а что мне делать, если я чувствую себя… запеленутой?! Причем давно!

Отец молчал.

– Ну… вот такая я у вас получилась, – буркнула дочь.

Ее можно было или любить, или убить…

– И теперь что? – спросил отец, глядя в сторону.

– А теперь я буду взрослеть, – резко вытерев слезы и встав с лавочки, отрезала Катушка и шмыгнула носом.

Аргументы вроде «подумай о матери» в ход не шли. Она ведь оставалась дома, в окружении родных.

– Эх ты… отрезанный ломоть, – только и сказала мама.

Что ж, в жизни бывает еще и не такое. Что и не снилось нашим мудрецам…

Ситуация, сложившаяся на шахматной доске жизни, как оказалось, устраивала всех. Вернувшись в Москву, Катушка умудрялась преуспевать. Ее образ жизни напоминал лихорадочную гонку за собственной тенью. И все работы ее тоже были какими-то безумными и не укладывались в общепринятые стандарты. Сначала она работала у «широко известного в узких кругах» столицы экстрасенса-колдуна помощницей, попутно получая бесценный, хотя немного хаотичный опыт по работе с