В этой связи нет ничего удивительного в том, что «профессионалы» из Государственного департамента США не были шокированы советско-германским пактом о ненападении от 23 августа 1939 г. и последовавшим вслед за тем вступлением Красной армии на территорию Западной Украины, Западной Белоруссии, Прибалтики, равно как и началом советско-финской войны72. В их глазах это лишь доказывало правильность предыдущих прогнозов о потенциально экспансионистском характере советского внешнеполитического курса. Не стоит говорить, что подобные прогнозы строились отнюдь не на глубоком анализе активных попыток Москвы в середине 1930-х годов участвовать в создании системы коллективной безопасности в Европе. Напротив, события конца 1939 – начала 1940 гг. усиливали в Вашингтоне позиции тех влиятельных сил, которые не переставали указывать на опасность коммунистической угрозы, исходящей от Советского государства. Предложенная ими схема восприятия акций СССР была бы почти идеальной, если бы не одно «но» – наличие в Европе и Азии реальных и неуклонно усиливающих свою мощь агрессоров, к тому же уже заявивших свои претензии на мировое господство. Известие о подписании советско-германского договора о ненападении подвигло Рузвельта обратиться к Гитлеру и его итальянским союзникам с предложением воздержаться от агрессии и содействовать в урегулировании спорных вопросов, однако нападение Германии на Польшу и Вторая мировая война начались, как это было и спланировано в немецких штабах, 1 сентября 1939 г.

Несмотря на распространенное убеждение в агрессивности замыслов Советского Союза, большое влияние на ответственных работников правительственного аппарата в Вашингтоне продолжала оказывать информация о потенциальной неэффективности Красной армии. Достаточно взвешенные и реалистичные оценки, которые выдвигались в начале 1939 г. бывшим послом в СССР Дж. Дэвисом и военным атташе полковником Ф. Файмонвиллом, входили в противоречие с данными, поступавшими из Риги и говорившими о слабости и уязвимости Советской России. Можно сказать, что образ СССР в представлениях американских аналитиков складывался как весьма противоречивый. Однако превалировала тенденция считать его «великаном на глиняных ногах», имевшим дурное прошлое и неудовлетворенные аппетиты в отношении соседей. Еще в январе 1939 г. Э.Л. Пэкер послал из латышской столицы в Вашингтон доклад с записью своей беседы с министром иностранных дел Латвии В. Мунтерсом. Последний, в частности, утверждал, что «Россия слаба и находится в состоянии полной смуты. Трудности внутреннего положения предопределяют и ее слабость во внешних делах». Мунтерс добавил, что СССР не только не способен вести наступательную войну, но и вряд ли сможет надежно оборонять свою собственную территорию. В случае если Польша выступит на его стороне, то СССР сможет только сопротивляться Германии. Но если поляки встанут на сторону немцев, то Советам придется отдать Германии значительную часть Украины. Интересно, что в докладе упоминалось и об отличном мнении эстонского министра иностранных дел К. Селтера, который считал СССР способным выдержать любую атаку. Но Мунтерс отнесся к этим словам как к обычной эстонской «переоценке русской угрозы», добавив, что «с 1921 по 1923 гг. Советская Россия казалась неотвратимой опасностью, и все думали, что ее армия пронесется по всей Европе со своей идеей мировой революции. Но затем Россия устала и перестала быть той угрозой, которой являлась ранее. Возможно, то же самое случится и с Германией»73.

Леонард Лешук, историк военной разведки США и исследователь американского взгляда на потенциал Советского Союза в предвоенные и военные годы, замечает, что подобные оценки СССР оказывали определенное влияние на представителей руководства США. В связи с этим достаточно несуразной выглядит вера в слабость СССР, основанная лишь на том историческом факте, что страна, промышленность и сельское хозяйство которой находились в 1920-х гг. в хаотическом состоянии, так и не смогла войти в Европу силой своей революционной инерции. Такие суждения, замечает историк, совершенно не принимали в расчет, что после этого были почти 20 лет форсированного экономического и военного развития государства, и кажется странным использование примера экономически несостоятельного СССР в 1920-е гг. в качестве модели для Германии образца 1939 г., находившейся на этапе экономического могущества74.

В заключение настоящего раздела хотелось бы еще раз подчеркнуть то сильное влияние, которое оказывали в предвоенное время на Белый дом изоляционисты. Не следует забывать, что между окончанием Первой мировой войны и развязыванием новой лежал сравнительно небольшой исторический период. Несмотря на то, что президент В. Вильсон предсказывал скорое погружение мира в новый глобальный конфликт, если Америка не присоединится к Лиге наций, Сенат США все равно отклонил это предложение. В межвоенный период Ф. Рузвельту приходилось прикладывать массу сил и энергии, чтобы переломить изоляционистские настроения в Соединенных Штатах. Еще до того, как стать президентом, он писал в 1928 г., что, только участвуя в интернациональном сотрудничестве, США «вернут себе доверие мирового сообщества и дружбу»75. А. Шлезингер, размышляя над ситуацией, отмечает: «опыт интернационалистского движения, за которым последовало глубокое и страстное воскрешение изоляционизма, навсегда запечатлелось в сознании старых вильсонианцев». Историк приводит весьма показательный пример ожесточенных дискуссий между сторонниками полномасштабного участия Америки в мировых делах и противниками этого курса. Даже после вступления США в мировую войну изоляционисты сохраняли очень влиятельные позиции. Во время выборов в Конгресс 1942 года интернационалисты развернули масштабную кампанию за победу в войне, обрушив основной огонь критики на изоляционистов. Но их ведущие лидеры прошли через первичные выборы. В собственном округе Рузвельта интернационалисты, республиканцы У. Уиллки и Т. Дьюи, противостояли ожесточенному изоляционисту Х. Фишу, но Фиш прошел через первый этап голосования. В конечном итоге лишь 5 из 115 конгрессменов изоляционистов потерпели поражение76. Рассуждая о международной обстановке во время предвоенного кризиса, возможном участии США в войне и их важнейших целях, выдвигая послевоенные планы, Рузвельту всегда необходимо было учитывать мнение влиятельных кругов из Конгресса. Тем не менее, президент был полон решимости не допустить повторения событий 1919–1920 гг., отказа Америки от разрешения мировых и, прежде всего, европейских дел.

Когда в Европе после нападения Германии на Польшу 1 сентября 1939 г. разразилась война, оценки ответственных деятелей в Белом доме всей международной ситуации и роли в ней отдельных стран претерпели значительную трансформацию. Прежде всего, это касалось потенциала Германии, в считанные недели разбившей польскую армию. В Госдепартаменте и других правительственных ведомствах США стали осознавать, что их страна предстала перед одной из самых трудных задач в своей истории – выбором дальнейшего курса на международной арене, который будет определяющим образом воздействовать не только на внешнюю политику государства в период продолжения вооруженного конфликта, но и подготовит Америку к встрече уже послевоенных проблем политического, экономического и социального характера. Лидирующая роль в оформлении американского взгляда на текущие события в Европе, да и во всем мире, изучении и оценке свершившихся фактов исходя из интересов США и выработке рекомендаций внешнеполитического характера для президента США принадлежала в то время Государственному департаменту и тем новым консультативным подразделениям, которые образовались в его недрах спустя несколько месяцев после начала Второй мировой войны.