Раз мы, сами того не желая, втянулись в игру, почему бы не попробовать добиться невозможного, сделав для этого все от нас зависящее? Если для журналистов организована презентация проекта — значит, проект существует. Эффект от презентации потрясающий. «Глас», «Данас» и «Политика» дико вдохновляются Хеди Ламарр, красавец Ален ловит от этого свой кайф: некоторых журналисток пленяют его осанка и его стрижка под Хью Гранта периода лохматости, они покорены моим другом и после пресс-конференции только что не выстраиваются в очередь за автографом.

Идут дни — наша известность растет, да еще как растет. Мобильник звонит не умолкая, и у нас ни минуты свободной. Buzz оказался чрезвычайно плодотворной идеей: бесконечные интервью следуют одно за другим, мы заняты по горло, нас домогаются со всех сторон, даже Владан домогается: он, будучи главой Лиги, несколько дней назад занялся организацией митинга протеста против незаконной продажи одного из наших земельных участков, на который позарилась «банда сволочей», и мы ему нужны на этом митинге.

Пресловутый участок находится прямо напротив парка Калемегдан,[32] рядом с ним возвели когда-то резиденцию сербского короля, которую нещадно бомбили во время Второй мировой немцы и на фундаменте которой сейчас стоит пиццерия, переданная Милошевичем по договору о найме знаменитому аккордеонисту Казничу. Казнич же, начав с этой пиццерии, через посредство подставной фирмы «Изра-Азия» выиграл за понюшку табака грандиозную, возможно даже, одну из самых доходных из всех своих операций с недвижимостью.

— Оооо, эта говеная страна! Оооооо, эта банда сволочей и идиотов! Черта с два! Не дождутся, я им не дам себя поиметь, этим пидорам! — без конца повторяет Владан, у него уже не осталось сил терпеть.

Ну и вот уже мы на площади перед пиццерией, соседствующей, напоминаю, с парком Калемегдан, мы стоим с мегафоном у рта и транспарантами в руках, скандируя «Lo-po-vi! Lo-po-vi!» — по-нашему это означает «Во-ры! Во-ры!» Солнце в зените, весь Белград в испарине, и нам очень трудно расшевелить членов Лиги, числом менее сотни. Они пришли, как приходят на встречи бывших одноклассников или однополчан, несчастные лишенцы, ставшие за годы коммунизма бесчувственными, ни во что уже по-настоящему не верящие, но тем не менее не до конца потерявшие надежду. Они глядят на меня и Алена, они наблюдают за тем, как мы с Аленом суетимся, их забавляют наши усилия, им интересны наша молодость и наша способность заряжать электричеством толпу.

— Только подумаю, что мы тут жопу рвем ради них, — злится Ален, — прямо хоть плачь, нет, ты взгляни, взгляни на эту толпу убогих! Ну и что ты хочешь сделать с этими мертвыми душами? Гиблое дело!

Да уж, тут было отчего всерьез психануть, из всех собравшихся на площади мы единственные выкрикивали лозунги — остальные просто глазели. В конце концов взорвалась и я сама. И обрушилась на эту инертную массу, на этих безмозглых баранов: да проснитесь же вы, черт вас побери совсем, да вякните хоть раз, елки-палки, не видите, как вас тут имеют в бабушку и в бога душу мать, что ли?

И надо же — мои призывы возымели действие! Раздались голоса, их подхватили другие, и полицейские, окружавшие нас кольцом и поначалу вполне равнодушные, почти занервничали.

Наконец появились пресса и телевидение с камерами. Вечером информацию передали даже в главных, восьмичасовых, новостях! Можно было увидеть крупный план Владана, излагавшего свой протест очень точно и очень внятно. Он был словно бы и не он, он словно бы подчинялся какой-то силе, и сила эта управляла им, а не он ею. По всей видимости, события хорошенько его подхлестнули. Пользуясь хорошим настроением дяди, мы, с общего согласия, предложили ему заняться политикой. Есть вакантное место, а он президент Лиги, в которой все-таки по всей Сербии двадцать тысяч членов, а этим нельзя пренебречь. Надо сорганизоваться, объединиться в партию, вызвать волну. Учитывая нынешнюю ситуацию, политика для бывших собственников — единственный вариант спасения своего имущества. Другого способа нет. Если они, конечно, на самом деле хотят его вернуть. Обуреваемый черными мыслями Владан, нахмурив лоб, долго качал головой, потом тяжело вздохнул и сказал, что политика — занятие не для него.

— Нет, я не могу участвовать в этом бардаке, вы думаете, я здесь зачем — дрочить, что ли?

И вот уже он снова начинает нервничать, и вот уже он уставился на меня своими выпученными зелеными глазами, как будто я сказала нечто до беспредела чудовищное, и вот уже он, как обычно, уходит в сторону, говоря о семье — вечном, обширном и неисчерпаемом источнике конфликтов.

— Нет, в самом деле, можешь мне сказать, какого черта твоих папочку и мамочку понесло отдыхать на Миконос, когда я в этом крысином логове один-одинешенек сражаюсь за справедливость?

И дальше:

— У меня два года не было женщины, я похудел на десять кило и выкуриваю по четыре пачки «Lucky Strike» в день! Может, вы считаете, что это нормально?

Мы, подмигивая друг другу, делаем соответственное обстоятельствам выражение лица, сочувствуем и поддакиваем дяде, и он довольно быстро успокаивается. А спустя несколько минут признает, что да, никаких сомнений, политика — единственное средство, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. И наконец, последний раз вздохнув и последний раз покачав головой, обещает нам подумать, но не забывает при этом помянуть напоследок говеную страну и банду сволочей.

С этими добрыми словами он встает и крепко сжимает нас в объятиях, пожалуй, чересчур крепко. Нам в его неловких, истинно мужских объятиях ужасно неудобно, но ежу понятно, сколько в них чувства, да к тому же, отпустив нас, он говорит, что мы славно поработали на митинге и ему это приятно, ему очень, ему безумно приятно видеть, как мы сплачиваемся, оказавшись лицом к лицу с противником. А заключив вот так нашу беседу, он легким шагом возвращается в комнату, служащую ему кабинетом, чтобы написать на компьютере донесение в посольство Соединенных Штатов с итогами сегодняшней акции. Только США и способны защитить имущество любого американского гражданина за границей; на то, что Франция и Брюссель окажут на эту братию давление, нечего даже рассчитывать: у тамошних господ другие приоритеты, я ожидать можно только того же, что всегда, — перекладывания самым подлым образом ответственности друг на друга. А решений — никаких!