подкорке растревожил

И возбудил рецепторы в зрачке.

Свидетели — большие балаболы,

Но не всегда. Я, хоть и подустал,

Но мысленно увидел протоколы,

Которые я сам же и писал.

Ушастый тот, что бегал, словно лошадь,

И, как факир, на фоне пьяных рыл

Удава умудрился облапошить,

Немного странно как-то говорил.

Когда он, сука, вламывался в хату

И потерпевшим ствол совал под нос,

Глумясь ещё при этом мрачновато,

Ни разу звука «эр» не произнёс!

Про это вот меня и осенило,

Я даже на Ньютона стал похож,

Мне прямо дух на время захватило!

Читатель, ты сейчас меня поймёшь.

А ну, давай без лишних заморочек

Пропой-ка ты куплет, найди пример,

Чтоб там, внутри тобою спетых строчек,

Не встретилась ни разу буква «эр»!

«Ребята! есть примета! Он картавый!

Чтоб самого себя не засветить,

Он фразы крутит-вертит, как суставы,

Он избегает «эр» произносить!

Нам кое-что теперь уже известно!»

И уцелевший старый большевик,

Отец Клеща, сказал мне: «Интересно!

Немного я к такому не привык».

Он комара расплющил на колене,

Сто грамм махнул и крякнул: «Ну и жуть!

Картавый? В кепке? Значит, это Ленин?

Ты нам на это хочешь намекнуть?»

«Конечно, нет, пока ещё в уме я,

Но по учётам Ленина пробил.

Он алиби железное имеет.

Он в Мавзолее в это время был».

Но, хоть копнуть поглубже и не прочь мы,

Он фигурантом наших картотек

Не разу не был. Он, я знаю точно,

Совсем других масштабов человек.

Он на своё собранье сочинений

Потратил целый пуд одних чернил.

Да и вообще, вожди — вне подозрений,

Я это дело чётко уяснил.

Пока я щекотал кленовой веткой

Приблудную козявку на песке,

А Клещ комод чинил и табуретку,

Удав сидел в сторонке на пеньке.

Крутя сосредоточенно башкою,

Он весь свой ум искусству отдавал –

Карандашом, чтоб нервы успокоить,

Какую-то зверушку рисовал.

Психолог так велел. И вот поди-ка,

Зверушка новый облик обрела, –

Такая, прямо скажем, закавыка,

Чудны́е, если вдуматься, дела!

Портрет готов. Сработала затея.

Наука, как всегда, на высоте:

Лицо того ушастого злодея

Там ясно проступило на холсте:

Железный зуб торчит в широкой пасти,

На шее шрам, в кармане чёрный ствол,

Наколка в виде шпаги на запястье –

Вот это всё Удав воспроизвёл.

Он матюгнулся так витиевато,

Что захотелось даже записать,

И пояснил: «Мозги у нас, ребята,

Умеют впрок все факты запасать.

Пока я мазал холст, то я, вообще-то,

Был как во сне, без признаков ума.

Преступника особые приметы

Рука моя припомнила сама.

С приметами-то всё повеселее

У нас теперь покатятся дела,

Мы вам покажем, урки и злодеи,

Куда вас ваша тропка завела!»

«Мы, как крапиву, срежем их и скосим, –

Удав, вращая вилкой, произнёс, –

Нам можно на Петровку, тридцать восемь

Уже давать осмысленный запрос!

У них свои невидимые нити.

Я знаю, что ушастых там не счесть,

Но, если он судим, то — извините!

Набор примет покажет, кто он есть!

Они работу сделают исправно,

Нам этот чудик нужен позарез,

Возможно, среди них он самый главный,

Какой-нибудь король там или ферзь!»

Птенец на ветке глотку драл протяжно.

Удав ему тихонечко подпел.

Ему, Удаву, крайне было важно,

Что наконец-то фарт нам подоспел,

И что по ходу дружеской пирушки

Он ощутил себя на высоте

В процессе трансформации зверушки

В ушастого злодея на холсте.

Не то, чтоб мы Вселенную открыли

Из головы на кончике пера,

Скорее, что-то вроде звёздной пыли,

Стереть уже которую пора.

Всё получилось так, как мы хотели.

Психолог-то, выходит, не дурак!

И пусть мы не дошли до главной цели,

А сделали всего лишь первый шаг,

Мы к ней сумели новые ступени

На деле прорубить, не на словах,

У нас по ходу наших упражнений

Спружинило чего-то в головах.

И мы внутри себя преобразились,

А это значит, есть куда расти,

Мы снова жить и верить научились,

Мы всех порвём, кто встанет на пути!

Они ещё отведают баланды,

Которая особенно вкусна

Вдали от дома. Участь этой банды

Однажды будет нами решена!

И старый большевик, нахмурив брови,

Махнув стакан, печален всё же был.

В НКВД служивший при Ежове,

Он нас сейчас немного пожурил:

«Врага найти и тюкнуть — дело чести!

Эх, любит же сегодня молодёжь

Проблемы создавать на ровном месте,

Когда злодея с ходу не найдёшь.

Да, есть такое — кто-то сеет, пашет,

А кто-то чинит важный агрегат.

И что с того? В стране огромной нашей

Уже никто ни в чём не виноват?

Какой-то ваш подходец мутноватый –

Вот взять да чикнуть ихнего ферзя!

Вы всё же волокитчики, ребята,

С преступностью миндальничать нельзя!»

«Так нету же его, сбежал, паскуда!» –

Володька (он был с нами) подсказал,

Что некого валить ещё покуда,

Но большевик рукой лишь помахал:

«Нет, вы, ей-Богу, братцы, безнадёжны,

Я это вижу, все до одного,

Талдычишь вам, талдычишь, сколько можно?

Ну, да, сбежал, я знаю, и чего?

Короче, ваше дело молодое,

Сырые вы ещё тут все пока.

За вас! Чтоб вы задание любое

Умели выполнять наверняка!»

Он рюмку с лимончеллой опрокинул,

Закрыл глаза: «Эх, молодость моя!

Эх, были времена!», и шишку кинул

В летящего куда-то воробья,

Мол, мы-то здесь, на стрёме и на страже,

Чтоб в ясном небе гладь была и тишь.

Счастливого полёта! жизнь покажет,

Куда ты там в итоге долетишь!

Мы суп себе сварили макаронный

И, Витькин оприходовав ликёр,

Смотрели в небо умиротворённо

Под тихий мой гитарный перебор.

Лишь большевик, настойчиво и бойко

Себя перебивая самого,

Ворчал, что с этой вашей перестройкой

Уж и не чикнешь толком никого.

В нас напоследок дождь клыки свои вонзал.

«Нет, всё не зря, — нам у калитки Клещ сказал, –

Да мне об этом даже спорить неохота,

Пусть лёд не тронулся у нас ещё пока,

А только треснул. Я скажу наверняка,

Что дело вскорости дойдёт до ледохода!»

Девятая глава

Дошло очень быстро. Я даже

Сперва не поверил глазам,

Как будто стоящий на страже

Наш ангел врубил по «газам».

Он нас сторожит, я так понял,

Чтоб нам не свалиться с копыт,

Когда мы несёмся, как кони,

И кровь в наших жилах кипит!

Он рядом,