Хорошо, возможно, я не очень много времени уделяла спорту. Но когда-нибудь я займусь им всерьез – по крайней мере так я говорила маме, этой королеве фитнеса. Вот только нужно подождать, пока все люди, чьи интересы я отстаиваю столь безустанно и самозабвенно, не будут спасены, – и спасены во всех доступных смыслах слова. Я твердила ей (да что там ей – любому, кто готов был слушать), что у АОЗГС единственная цель: помогать людям отстаивать свою позицию. Но моя мама, увы, признавала лишь позицию голубя, воина и прочие фокусы, почерпнутые на занятиях йогой Я натянула джинсы – те самые, которые нарочно стирала как можно реже: в сушилке они садились, и приходилось полдня страдать, прежде чем ткань растягивалась в достаточной мере. Подобрав свитер, который не подчеркивал бы обвисшую грудь, я обратилась за советом к Оливеру: «Ну, что скажешь?»

Он опустил левое ухо, что в переводе значило: «Какая разница? Все равно ведь снимешь это и наденешь халат».

И он, как обычно, был прав. Сложно скрывать недостатки своего тела, когда на тебе, прямо скажем, ничего не надето.

Мы вместе отправились в кухню, где я насыпала нам обоим по миске кроличьей еды (в его случае это в буквальном смысле были сырые овощи, в моем – диетические хлопья). Насытившись, он скакнул прямо в туалетное корытце, что стояло возле клетки. В этой клетке он обычно целыми днями спал.

Кролика своего я назвала в честь Оливера Венделла Холмса-младшего, знаменитого судьи Верховного суда, оставшегося в истории под прозвищем Великий Бунтовщик. Однажды он произнес фразу: «Даже собака знает, когда ее пнули, а когда об нее споткнулись». Кролики тоже понимали эту разницу. И если уж на то пошло, понимали это и мои клиенты.

«Не делай ничего такого, чего не сделала бы я сама, – предупредила я Оливера. – В частности, не стоит грызть ножки табуреток». И, захватив ключи, я направилась к своей «Тойоте-Приус». В прошлом году я истратила практически все сбережения на эту машину с гибридным двигателем. Хотя, если честно, не понимала, почему производители авто дерут три шкуры с людей с зачатками гражданской совести. Привода на все колеса в ней не было, что изрядно попортило мне нервы в суровую нью-хэмпширскую зиму, но я рассудила, что ради спасения озонового слоя можно иной раз и бухнуться в кювет.

Мои родители переехали в Линли – городок в двадцати шести милях на восток от Конкорда – семь лет назад, когда отца назначили раввином в храме Бет Ор. Фокус в том, что никакого храма Бет Ор не было: его реформистская церковь отправляла пятничные ночные службы в школьной столовой, поскольку здание сгорело дотла. Ожидалось, что средства можно будет собрать среди прихожан, но папа переоценил возможности деревенской нью-хэмпширской паствы. И хотя он всякий раз уверял меня, что они вот-вот купят землю для постройки нового святилища, я в этом очень сомневалась. К тому же все уже привыкли читать Тору под крики школьников, играющих в баскетбол в соседнем спортзале.

Самые крупные суммы в отцовский фонд ежегодно жертвовал «ЧутСпа» – оздоровительный центр для разума, тела и духа, расположенный в самом центре Линли. Владела им моя мать. Хотя среди клиентов встречались представители всех религий, слава о ней распространилась среди храмовых сестринских общин, настоятельницы которых приезжали расслабиться и восстановить силы из Нью-Йорка, Коннектикута и даже Мэриленда. Для скрабов мама использовала соль Мертвого моря. Пищу подавали только кошерную. Рекламу ее салона разместили «Бостон», «Нью-Йорк Таймс» и журнал «Роскошные спа».

В первую субботу каждого месяца я ездила туда на бесплатный массаж, чистку лица или педикюр. Платой за услуги был обед с мамой. У нас уже выработался своеобразный распорядок: к чаю с маракуйей мы обычно успевали обсудить тему «Почему ты не звонишь?»; на салаты приходилось извечное «Я умру, так и не успев стать бабушкой»; закуски, по иронии судьбы, совпадали с вопросом лишнего веса. Стоит ли говорить, что до десерта мы обычно не досиживали. В «ЧутСпа» все было белым. Не просто белым – до ужаса белым, белым до страха вдохнуть: белые ковры, белая плитка, белые халаты, белые тапочки. Понятия не имею, как маме удается поддерживать свое заведение в такой безупречной чистоте, ведь пока я была маленькая, в доме всегда царил уютный бардак.

Отец утверждает, что Бог есть, хотя, на мой взгляд, присяжные еще не вынесли окончательный вердикт на этот счет. Но это вовсе не означает, что я не испытываю благодарности за чудеса, как все люди. К примеру, когда подошла к конторке и регистратор сообщила, что мама не сможет пообедать со мной: в последний момент ей назначил встречу оптовый поставщик орхидей. «Но вы все равно можете пройти все процедуры, – добавила регистратор. – ДиДи будет вашим эстетиком. Ваш шкафчик – двести двадцатый».

Я взяла у нее халат и пару тапочек. Шкафчик № 220 стоял в одном ряду с пятьюдесятью другими, возле которых стягивали с себя костюмы для йоги несколько подтянутых дамочек средних лет. Я пулей вылетела в соседний отсек, где, слава богу, не было никого. Там я и переоделась. А если кто-то пожалуется, что я воспользовалась не положенным мне шкафчиком № 664, мама, думаю, от меня не отречется. Введя код 2358,[7]я набрала полные легкие воздуха и зашагала в процедурную, по пути старательно избегая своего отражения в зеркалах.

В собственной внешности меня не устраивало, считай, ничего. Все изгибы моего тела попадали на неправильные участки. На голове у меня вилось целое облако черных кудряшек, что было бы сексуально, если бы я не тратила столько времени на их выпрямление. Я где-то читала, что стилисты шоу Опры Уинфри выпрямляли волосы гостьям с такой прической, потому что кудри добавляли десять фунтов в объективе камеры. То есть даже волосы увеличивали мою тушу! Глаза у меня были неплохие: чаще всего мутно-коричневые, зеленые – если мне хотелось покрасоваться, но главное, они показывали ту часть меня, которой я больше всего гордилась. Мой ум. Возможно, на обложках журналов никогда не появится мой портрет, но имя мое там прочтут еще не раз.

Проблема заключалась лишь в том, что ни один мужчина не скажет своему приятелю: «Гляди-ка, какая мозговитая пошла бабенка». Отец всегда внушал мне, какая я необыкновенная, а вот на мать я даже взглянуть не могла, чтобы не задаться проклятым вопросом: почему я не унаследовала ее осиную талию и блестящие волосы? В детстве мне хотелось одного – быть на нее похожей. Став взрослой, я прекратила попытки.

С тяжелым вздохом я вошла в зону джакузи – эдакий оазис белизны, окруженный белыми же лавками из ивовых прутьев. На этих лавках женщины – преимущественно, белые – ждали, пока терапевты в белых воротничках вызовут их по имени.

ДиДи с улыбкой подошла ко мне в своем безукоризненно чистом халате.

– Вы, должно быть, Мэгги, – сказала она. – Именно такой я вас и представляла по описанию вашей мамы.

Ну уж нет, эту наживку я не проглочу.

– Очень приятно…

Протокол этого этапа всегда ускользал от моего понимания. Ты здороваешься и тут же сбрасываешь с себя одежду, чтобы абсолютно незнакомый человек трогал твое тело… и платить за эту привилегию! Только мне одной кажется, что спа чем-то неуловимо напоминает проституцию?