Не веря своим первоначальным ощущениям, Гай Кассий Лонгин выбежал из казармы и посмотрел на Ершалаим. Гроза давно ушла, грязные потоки дождевой воды схлынули, и на чисто отмытый город уже начал опускаться тихий вечер. Центурион видел освещенные закатным солнцем дома так ясно, словно они были нарисованы красками на тончайшем пергаменте, находившемся на расстоянии вытянутой руки. Гай Кассий различал и голубей, сидевших на карнизах домов.

Да что голуби! Центурион разглядел даже достоинство серебряных и золотых монет, составлявших ожерелье, украшавшее высокую грудь красивой девушки, которая шла в сопровождении матроны по площади.

Нет, это был не сон и не наваждение. Он излечился!!! И Гай Кассий Лонгин понял, КТО был тот лекарь, который вернул ему зрение. Это открытие сразило его, будто удар молнии, и открыло ему ИСТИНУ. Центурион упал на колени, с благоговением прижав к губам холстину с пятнами крови Иешуа Га-Ноцри, и, обратив свой острый взор на видневшуюся макушку Лысой горы, прошептал: «Святой, святой… Воистину Сын Божий!».

Зима 1582 года в Москве выдалась на удивление солнечной. Морозец, конечно, щипал за щеки и заползал за ворот зипуна, но от этой малой неприятности легко было избавиться при помощи доброй чаши горячего сбитня*. Стоит лишь зайти на Варварку* — и десятки сбитенщиков, квасников, саечников, пирожников, гречевников, блинников и харчевников любого напоят и накормят до отвала.

Наступило Рождество Христово. Обычно для празднования Рождества московские купцы собирались семьями. Семья, чей дом выбирали для празднования Рождества, должна была быть богатой и гостеприимной. Быть «избранным» для московского купца считалось большой честью. В этом году подфартило купцу Трифону Коробейникову. Он имел две соединенные полные лавки* в Китай-городе на бойком месте (такое расположение дорогого стоило), три шалаша и десяток торговых «скамей».

Купцы у Трифона собирались знатные. Один Василий Позняков чего стоил! В 1558 году вместе с архидиаконом новгородской Софийской церкви Геннадием, Дорофеем Смольнянином, Кузьмой Салтановым и своим сыном он был послан царем Иоанном Васильевичем в Александрию, Иерусалим, Царьград и на Синай. Трифон сильно завидовал Василию; он многое отдал бы за возможность поклониться святым местам.

А еще оказали честь Трифону купцы Степан Твердиков и Федот Погорелов. В 1568 году государь послал их в Англию, к королеве Елизавете, чтобы установить торговые отношения с европейскими странами. Степан и Федот поручение исполнили успешно, о чем свидетельствовало письмо королевы Елизаветы к Иоанну Васильевичу, где она писала, что из дружбы к царю дозволит русским купцам свободно поправлять свои торговые дела в Англии.

Поспел к Рождеству и Юрий Грек, которого Трифон очень привечал. Купец еще был молод, но у него умерла при первых родах жена, поэтому Коробейниковы питали небезосновательную надежду, что Юрий предложит руку и сердце их старшей дочери. Грек недавно привел обоз из Астрахани, где завязал деловые отношения с персидскими купцами. Юрий имел склонность к иноземным языками и знал их даже больше, чем Трифон, — семь, в том числе турецкий и арабский.

Но главной фигурой среди честного общества, конечно же, являлся «гость»* Иван Михайлович Мишенин, убеленный сединами, но еще крепкий жилистый старик. Он прибыл отмечать Рождество не только с детьми, но и с внуками. (Остальные приглашенные купцы — кроме еще одного уважаемого «гостя», Василия Познякова, были представителями «гостиной» и «суконной» сотен.) Мишенин побывал даже в Китае, чем очень гордился, и уж неизвестно в какой раз повторял свои бесконечные сказки о стране шелка и огнедышащих драконов.

* * *

Задолго до праздника жена Трифона нанесла визиты всем родным, близким и купцам, приглашая молодых и старых мужчин и женщин. Каждого будущего гостя, согласно традиции, она называла по имени и обращалась к нему с почтительной речью; эти слова передавались из поколения в поколение. На следующий день те же дома посетила бабка-позыватка: она уже приглашала молодых девушек — «красных девиц».

Первый праздничный вечер в доме Трифона Коробейникова посвящался, согласно старинному обычаю, приему красных девиц. В дом гостеприимных хозяев каждую девушку сопровождал длинный санный поезд. В первых санях обычно располагались мать и дочь, а в ногах у барышни сидела любимая компаньонка — бедная девушка низшего сословия. Вторые сани предназначались для горничных; они везли ларцы с драгоценностями, всяческие сладости, пирожки и подарки для прислуги хозяев. За ними ехали друзья, родственники и слуги.

Может, Трифон и его супруга так и не суетились бы с приглашением гостей, но они имели двух дочерей на выданье, а когда же и где искать для них суженых, как не на праздновании Рождества Христова. Московское купечество для пользы дела старалось не только дружить семьями, но и родниться.

Утром в доме Трифона царили бестолковая суета и переполох. Нянюшки встали с петухами, чтобы приготовить красным девицам утренний напиток — смесь вина, пива и меда с пряностями. А поскольку остальные слуги тоже прикладываются к нему без ограничений, — в этот день разрешается пить вволю — им уже было непросто должным образом исполнять поручения, которые в изобилии давала им хозяйка. Но самих красных девиц никто не беспокоил, пока колокол не зазвонил к обедне. Заслышав его, жена Трифона (опять-таки согласно традиции) громко провозгласила: «Пора, пора, красные девицы, вставать! Ваши суженые давным-давно встали, три овина обмолотили, на двух базарах побывали, трех свиней продали, на вороных конях проезжали, своих суженых искали. Вставайте, вставайте! Расскажите, что снилось, что во сне виделось?»

К вечеру следующего дня собрались остальные гости. Трифон встречал их у ворот, жена ожидала в дверях, а девицы — в сенях. После приветствий и поклонов гостей рассадили в большой зале, которая вмещала двести человек. Место каждому гостю Трифон выбирал весьма тщательно. Тех, к кому был особый почет, он посадил в красном углу. Богатым старым холостякам определил место у правой стены вместе с пожилыми дамами не из самых видных семей. Молодых замужних женщин разместил у левой стены; они должны были соблюдать строгое молчание. Чем степеннее они держались, тем больше восхищения вызывали; матери и свекрови, мужья и братья — все гордились их благовоспитанностью.

Суженых, напротив, Трифон рассадил кучками по углам; они беседовали весело, но полушепотом, поскольку шумная радость считалась нарушением приличий и неуважением к старшим. Последние, в свою очередь, не мешали молодежи забавляться и не прерывали их разговоры.

Королевой вечера избрали жену Федота, русоволосую Варвару. Она была на пятнадцать лет моложе мужа, пышная, белолицая, с румянцем во всю щеку и с губами, как созревшая малина. Мишенин лишь только тоскливо крякнул, когда Варвару с массой церемоний провели мимо него на почетное место, и бросил косой взгляд на свою старуху, затянутую в бесценные китайские шелка, которая была засушена, как вяленая тарань. Выпив лишку, Иван Михайлович жаловался приятелям: «Кормлю ее, как царицу. И все впустую. Залазит на полати — костями гремит. Знать, не в коня корм…».